Очень интересен вопрос о соотношении науки и эзотерического знания (о чем также выше подробно шла речь). Эзотерика (тайноведение) пришла к современному человеку из глуби­ны веков, когда она считалась «священной наукой». В ней есть немало идей об устройстве мира и судьбах человека, которые могут быть востребованы сегодня, хотя и в иной терминоло­гии, в иной понятийной сетке. Целый ряд современных уче­ных усмотрели прелюбопытные параллели между передо­вой физикой и древним знанием, увидели в истории фило­софии развертывание эзотерической мысли (Ф. Капра, В. Налимов), в экспериментах проверили характеристики эзо­терического опыта (С. Гроф), изучают эффекты, всегда счи­тавшиеся оккультными, в лабораторных условиях (П. П. Гаряев, В. П. Казначеев и др.).

Научная этика велит ученым, не связанным с эзотеричес­кой парадигмой, относиться к этому виду миропонимания с достаточным уважением. Можно не принимать смыкания эзотерики и науки, но записывать всех занятых изучением нетривиальных феноменов в шарлатаны тоже не стоит. Нрав­ственность ученого оказывается в подобных вопросах связа­на с его открытостью к новому, непонятному, необъясненно­му, с его умением разумно осмысливать шокирующие факты, которые не могут быть вписаны в привычный образ мира. Лучше, когда противостояние «подлинные ученые - ученые-мракобесы», «догматики - пионеры познания» не возникает в острой форме, ведущей к взаимному шельмованию и ярлы­кам. Для науки вполне подходит лозунг мультипликационного кота Леопольда «Ребята, давайте жить дружно!»

Научная этика в огромной степени связана с таким пластом исследований, как эксперимент, который есть не что иное, как проверка теоретической гипотезы на практике, ее всесторон­нее испытание с варьированием условий. Эксперименты ис­ходно проводились в естественных науках, изучающих при­родные процессы. Активное экспериментирование начинает­ся в Новое время, когда идет общий процесс рационализации и десакрализации действительности.

Научный эксперимент предполагает в своем изначальном варианте, что субъект-экспериментатор воздействует на объект - природное нечто, не обладающее качествами субъек­тивности. Камень, дерево, металл не могут откликнуться, ото­зваться, вступить с исследователем в диалог Они безропотно переносят любое воздействие, сопротивляясь лишь пассивно, самим фактом своего существования. Чтобы упорно экспери­ментировать, надо быть уверенным, что у субстанций нет ощу­щений, подобных человеческим, что стихали - дущи стихий - это только сказка. Иначе говоря, научный эксперимент как бы по определению выносится за пределы нравственности.

Широкомасштабное экспериментирование над природой в XX в., массированное воздействие техники и разнообразных технологий, ядерные испытания, отравление земли, воздуха и воды химическими отходами продолжают линию атаки на «бездушную природу», и практика эта все более приводит к нарушению экологического баланса и угрозе жизни человече­ства. Поэтому здесь обнаруживается выраженный нравственный мотив: не щадить природу – значит не щадить человека. С возникновением этого нравственного мотива возрождаются и древние, давно забытые и осмеянные представления о том, что земля - живое существо, огромный сложный организм, обладающий особым типом разума. А если это так, то нрав­ственный критерий приложим к любому эксперименту. Грубое вмешательство доставляет планете боль, и продолжение ис­пытаний вполне можно числить по ведомству зла.

Еще более остро стоит вопрос об экспериментах на живот­ных. Известно, что знаменитой павловской собаке даже по­ставлен памятник. Действительно, и лекарства, и отравляю­щие вещества испытывают на животных: кроликах, крысах, лабораторных мышах. На них же проверяют протекание боле­вого шока, рост опухолей и множество других вещей. Эти экс­перименты выглядят полезными и моральными, только если мы абстрагируемся от страданий, которые испытывают ни в чем не повинные существа, попавшие в руки экспериментато­ров, вполне напоминающих палачей. Исследователи утверждают, что без такого рода опытов нельзя будет помочь человеку, но как бы то ни было, в представление о доброте и нравственнос­ти подобные действия никак не вписываются. Возможно, что с дальнейшим развитием компьютерной техники придет пора, когда люди откажутся от мучительства по отношению к «бра­тьям меньшим» и будут исследовать необходимые процес­сы в рамках информационного моделирования.

Еще более тесно научное экспериментирование оказывается связано с нравственностью, когда речь идет о людях. Было бы наивно думать, что на них не экспериментируют. Однако даже если не брать опыты на заключенных, которые проводились в фашистских концлагерях и порой негласно проводятся в тюрьмах, то поле экспериментирования с объектом «человек» оказывается все равно чрезвычайно велико. Мы не оговори­лись. Когда человек подвергается эксперименту, он становит­ся объектом - как камень, как металл, как лабораторная мышь. Его рассматривают как инертное пассивное начало, которым можно манипулировать, которое не в силах проявить свою субъективность: характер, волю, протест.

Где же в науке мы видим подобное отношение к человеку? Как ни странно, в психологии. Разумеется, психологи не хотят причинить зла участникам своих экспериментов, но, ставя их в положение манипулируемых, обманываемых, разоблачаемых, они вольно или невольно низводят их до уровня лабораторных крыс. В особенности опасными оказываются эксперименты, связанные с межличностными отношениями и самооценкой индивида, его представлением о собственной личности. Игро­вая ситуация, созданная в эксперименте, искусственно орга­низованное столкновение воль и характеров способны повре­дить «образу я» и «я-концепции» человека, породить в нем комплексы, вызвать озлобление и недоверие к миру. Психоло­гические эксперименты никогда не оказываются до конца «чистыми», так как в них изменяются обе участвующие сторо­ны - и экспериментатор, и его «подопытные». Именно поэто­му к экспериментам в психологии должны применяться особо строгие моральные критерии, а сам процесс экспериментирования требует точности и тонкости построения, использования косвенных форм выяснения истины.

Не менее, а может быть, и более опасными в силу своего размаха являются социальные эксперименты. Собственно, такое историческое событие, как большевистская революция 1917 г в нашей стране, тоже может быть рассмотрено как своего рода исторический эксперимент: попытка проверить ленинский вариант марксовой гипотезы о социалистической революции, В. И. Ленин исходил из теоретической концепции К. Марк­са, он внес в нее существенные коррективы и в подвернув­шейся ситуации попытался осуществить план мировой рево­люции. Но поскольку эксперимент с мировой революцией не удался, пришлось прибегнуть к ряду новых экономических и социальных экспериментов, первым из которых после граж­данской войны был НЭП. Дальнейшую историю мы знаем и можем утверждать, что проверки теоретических конструкций на целых государствах и поколениях людей стоят этим людям и государствам очень дорого. Аналогичным по размаху и не­гативным последствиям экспериментом явилась попытка применять в современной России принципы крайнего рыноч­ного либерализма.

Даже локальные экономические и организационные эксперименты, проводимые, казалось бы, без фундамен­тальных потрясений и протекающие под контролем власти, все равно зачастую приносят огромные трудности тем, кто живет на «подопытных территориях»: они попадают в не­удобное, необычное положение, начинают временно жить по другим правилам, чем вся остальная страна, в связи с чем без контроля с их собственной стороны меняется их по­вседневная жизнь, а порой и судьба. Именно поэтому при проведении любых социальных экспериментов и ученые, и организующие данный опыт власти, должны помнить о моральной стороне происходящего, о своей ответственности перед населением.

Конечно, теория, прежде всего социальная, тоже может быть нравственной или безнравственной, однако истинный моральный смысл она приобретает именно тогда, когда путем эксперимента внедряется в жизнь.

§ 3. Пределы научности в жизни и истории

Наука - один из инструментов освоения мира человеком, именно «один из...», один из многих. Тем не менее, возникнув на рубеже европейского Возрождения и Нового времени, она вскоре становится идеалом миропонимания и на многие годы - «законодательницей мод» в познавательном процессе «С наукой по жизни! Науке нет преград! Наука может все!» Эти и другие подобные им лозунги считались и по сей день считаются образцом передовых взглядов, они свидетельству­ют, что тот, кто их произносит, - сторонник разума, активный участник прогресса и вообще хороший человек...

Дело, видимо, однако, не в том, чтобы просто славосло­вить науку Подлинная разумность состоит скорее в стремле­нии понять ее задачи, возможности и границы. Если же мы не будем видеть этих границ, то пошлем науку в поход на совсем чуждую для нее территорию, заставим ее сражаться в ненуж­ных ей войнах, где она заведомо обречена на поражение. По­этому лучше выявить те моменты, которые кладут предел ра­ционально-теоретическому знанию вообще, и науке в частно­сти, не позволяют ей давать адекватное знание и служить руководством к действию.

Первая сфера, перед которой современная нам наука оказы­вается бессильна, это исторический процесс - эмпирическое движение жизни стран и народов во всем их многообразии. До сегодняшнего дня никому не удалось с точностью и достоверно­стью открыть некие «законы истории», подобные тем, которые открыты физикой и химией относительно мира неодушевлен­ных предметов. Да, существует могучая марксова концепция, но наряду с ней есть идеи Шпенглера и Тойнби, а также историко-технократические взгляды, рисующие исторический процесс в других терминах и с несколько иной перспективой. К тому же то или иное «рисование» хода истории, набрасывание ее портрета отнюдь не означает, что открыты - как положено в науке - законы - устойчивые, повторяющиеся связи, имеющие для данно­го класса объектов всеобщий и универсальный характер. Когда идеи о смене формаций или представления о производительных силах и производственных отношениях начинают применяться к пониманию конкретной жизни, оказывается, что в жизни все не так, и трудно найти даже один внятный пример, полностью соответствующей теории. Ссылка на «стохастичность» соци­альных законов только больше запутывает дело. Статика обще­ственной жизни с немалой степенью приблизительности еще может быть выражена «научно», но там, где речь идет о динами­ке, вступает в силу скорее наукообразие.

Еще более сложную картину мы видим, когда речь заходит о «жизни по науке». Мир «по науке» не живет, а живет он как Бог на душу положит. Реальная практическая история движет­ся на ощупь, словно вслепую, поспешая и останавливаясь, спотыкаясь и падая. Иногда двигаясь кругами. Да, в социаль­ной практике развитых западных стран широко участвуют на­учно-теоретические разработки, но они касаются совершен­но конкретных сфер повседневной жизни: экономики, ситу­ативной социальной политики, общественного мнения и т. п. Запад в совершенном согласии с идеями К. Поппера, раскри­тиковавшего марксизм за утопическое прогнозирование, идет вперед мелкими шажками, думает о сегодняшнем дне куда больше, чем о послезавтрашнем.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65, 66, 67, 68, 69, 70, 71