В. Швырев фиксирует «концептуальный кризис в интерпре­тации понятия рациональность, который обнаруживается в со­временных дискуссиях по этой проблеме и связан с конкретной исторической формой рациональности, а именно с тем класси­ческим представлением о рациональности, которое восходит к эпохе нового времени и Просвещения, Современный кризис рациональности - это, конечно, кризис классического пред­ставления о рациональности»[33]. Он обусловлен потерей ясных и четких идейно-концептуальных ориентиров, которыми ха­рактеризовалось классическое сознание вообще. Сквозь приз­му классической рациональности мир представал как законо­сообразный, структурно-организованный, упорядоченный, са­моразвивающийся. Вместе с тем классический рационализм так и не нашел адекватного объяснения акту творчества. В ис­токах эвристичности, столь необходимой для открытия ново­го, рационального меньше, чем внерационального, нерацио­нального и иррационального. Глубинные слои человеческого Я не чувствуют себя подчиненными разуму, в их клокочущей сти­хии бессознательного слиты и чувства, и инстинкты, и эмоции.

Неклассическая научная рациональность «берется» учиты­вать соотношение природы объекта со средствами и мето­дами ее исследования. Уже не исключение всех помех, со­путствующих факторов и средств познания, а уточнение их роли и влияния становится важным условием в деле дости­жения истины.

Этим формам рационального сознания присущ пафос максимального внимания к реальности. Если с точки зрения классической картины мира предметность рациональности - это прежде всего предметность объекта, данного субъекту в виде завершенной, ставшей действительности, то предметность неклассической рациональности - пластическое, динамичес­кое отношение человека к реальности, в которой имеет место его активность. В первом случае мы имеем предметность Бы­тия, во втором - Становления. Задача - соединить их.

Постнеклассический образ рациональности показывает, что понятие рациональности шире понятия «рациональности на­уки», так как включает в себя не только логико-методологи­ческие стандарты, но еще и анализ целерациональных дей­ствий и поведение человека. В самой философии науки возникшая идея плюрализма растворяет рациональность в технологиях частных парадигм. По словам П. Гайденко, на месте одного разума возникло много типов рациональности. По мнению ряда авторов, постнеклассический этап развития рациональности характеризуется соотнесенностью знания не только со средствами познания, но и с ценностно-целевыми структурами деятельности.

Новый постнеклассический тип рациональности активно использует новые ориентации: нелинейность, необратимость, неравновесность, хаосомность и пр., что до сих пор неуверен­но признавались в качестве равноправных членов концептуаль­ного анализа. В новый, расширенный объем понятия «рацио­нальность» включены интуиция, неопределенность, эвристика и другие не традиционные для классического рационализма прагматические характеристики, например, польза, удобство, эффективность. В новой рациональности расширяется объек­тная сфера за счет включений в нее систем типа: «искусствен­ный интеллект», «виртуальная реальность», «киборг-отноше­ния», которые сами являются порождениями научно-техни­ческого прогресса. Такое радикальное расширение объектной сферы идет параллельно с его радикальным «очеловечивани­ем». И человек входит в картину мира не просто как активный ее участник, а как системообразующий принцип. Это говорит о том, что мышление человека с его целями, ценностными ориентациями несет в себе характеристики, которые сливают­ся с предметным содержанием объекта. Поэтому постнеклассическая рациональность - это единство субъективности и объек­тивности. Сюда же проникает и социокулътурное содержание. Категории субъекта и объекта образуют систему, элементы которой приобретают смысл только во взаимной зависимос­ти друг от друга и от системы в целом. В этой системе можно увидеть и провозглашаемый еще с древности идеал духовно­го единства человека и мира.

Наиболее часто и наглядно идея рациональности как ре­флексивного контроля и объективирующего моделирования реализуется в режиме «закрытой рациональности* на основе заданных целеориентиров. Поэтому нередко рациональность сводят к успешной целесообразной или целенаправленной деятельности. Исследователи критически относятся к типу «закрытой» рациональности. Именно абсолютизация и догматизация оснований, функционирующих в режиме «закрытой» рациональности частных парадигм, лишают в современном сознании идею рациональности ее духовного измерения, цен­ностно-мировоззренческой перспективы, связанной с уста­новкой на гармонизацию отношений человека и мира.

Однако то, что представляется рациональным в «закры­той» рациональности, перестает быть таковым в контексте «открытой». Например, решение проблем производственных не всегда рационально в контексте экологических. Или дея­тельность, иррациональная с позиции науки, может быть вполне рациональной с других точек зрения, к примеру с точ­ки зрения получения ученой степени.

Достаточно эвристическая идея открытой рациональнос­ти отражает очевидный факт эволюции науки, постоянного совершенствования аппарата анализа, способов объяснения и обоснования процесса бесконечного поиска истины. Вместе с тем, несмотря на существенные достижения современных наук в построении научной картины мира, не умолкают голоса скептиков, указывающих, что на рубеже третьего тысячеле­тия науке так и не удалось достаточным образом объяснить гравитацию, возникновение жизни, появление сознания, со­здать единую теорию поля и найти удовлетворительное обо­снование той массе парапсихологических или биоэнергоинформационных взаимодействий, которые сейчас уже не объявляются фикцией и чепухой. Выяснилось, что объяснить появление жизни и разума случайным сочетанием событий, взаимодействий и элементов невозможно, такую гипотезу запрещает и теория вероятностей. Не хватает степени перебо­ра вариантов периода существования Земли.

§ 5. Наука и эзотеризм

В конце XX в. в науке произошли существенные измене­ния. Отклонение от строгих норм научной рациональности становилось все более допустимым и приемлемым. Наруше­ние принятых и устоявшихся стандартов стало расцени­ваться как непременное условие и показатель динамики на­учного знания. Познание перестало отождествляться только с наукой, а знание - только с результатом сугубо научной деятельности. С другой стороны, многие паранаучные теории допускали в свои сферы основополагающие идеи и принци­пы естествознания и демонстрировали свойственную науке четкость, системность и строгость.

Ограничение идеи гносеологической исключительности науки, которое вряд ли могло быть воспринято ученым миром с особым воодушевлением, уравновешивалось многообразными возможностями расширения сферы научного интереса. В объек­тное поле научных изысканий стали попадать явления исключи­тельные, наука обернулась к формам познавательной деятельно­сти, которое ранее квалифицировались как «пограничные», не признанные в сферах официальной науки Астрология, парапси­хология и целый комплекс так называемых народных наук ста­ли привлекать к себе внимание не с точки зрения их негативной оценки, что весьма банально,, а с позиции их нетрадиционных подходов, методов, познавательных ориентации. Да и внутри самой науки все явственнее стали обнаруживаться «девиантные» линии, т. е. отклоняющиеся от общепринятых норм и стандар­тов научного исследования. Возник даже новый термин: кроме широкоупотребляемых «паранаука» и «вненаучное знание», ста­ло использоваться понятие «анормальное» знание. Оно указыва­ло на факт наличия знания, которое не соответствовало приня­той парадигме, а потому всегда отторгалось.

Однако факты из истории науки свидетельствуют о бес­почвенности скоропалительного отторжения «сумасшедших идей и гипотез». Так, например, идеи Н. Бора о принципе до­полнительности считали «дикими и фантастичными», выска­зываясь о них так: «Если этот абсурд, который только что опубликовал Бор, верен, то можно вообще бросать карьеру физика». «Выбросить всю физику на свалку и самим отправ­ляться туда же». Процесс возникновения термодинамики со­провождался фразами типа: «Бред под видом науки». Такая за­щитная реакция классической науки по-своему понятна, это своего рода иммунный барьер. И каждая вновь возникшая идея проходит тщательную и строгую проверку на приживаемость.

Аналогом такого «анормального» знания может считаться и научный романтизм Гёте, размышлявшего о протофеномене, этаком зримо явленном законе. Расшатать рамки строгой научной рациональности помогли и интуитивизм А. Пуанка­ре, и теория неявного, личностного знания М. Полани, и ме­тодологический анархизм П. Фейерабенда. Постепенно отно­шение к девиантным формам познавательной деятельности несколько изменилось, они стали уживаться с научными концепциями, так как из и анализа методологи надеялись извлечь серьезные положительные результаты - некое методологи­ческое приращение к традиционализму.

Вместе с тем сама ситуация такой уживчивости, которая могла быть охарактеризована словами формулы терпимости: «Оставьте расти все вместе, и то и другое до жатвы», - приве­ла к релятивности научного познания. Расширение сферы методологических интересов послужило обоснованию равно­правного гносеологического статуса таких ранее контрадикторных противоположностей, как астрономия и астрология, тра­диционная и нетрадиционная медицина. И если, согласно ус­тановкам XX в., астрология считалась недостойной внимания лженаукой, то в XX в. критика подобных наукообразований осуществлялась более корректно. Так, Карл Поппер считал, что астрологию нельзя квалифицировать как науку, потому что она не ориентируется на принцип фальсификации: «аст­рология излишне подчеркивает положительные свидетельства и игнорирует контрпримеры». Испокон веков она придержи­вается определенных постулативных положений, что, впро­чем, не так уж чуждо и науке.

Отсутствие фалъсифицируемости в астрологии, как это ут­верждает Поппер, опровергает Эдвард Джеймс. Он считает, что в ходе исторического развития ее содержание не остава­лось неизменным, и достаточно видное место занимала про­цедура фальсификации. Громкие сенсации по поводу несбыв­шихся гороскопов - что это, если не своеобразное действие принципа фальсификации? Известная сентенция «звезды не лгут» может быть истолкована как методологическое требова­ние опытной проверки астрологических построений, в том числе и как процедура фальсификации. Тогда понятно, что ошибаются астрологи, а звезды не лгут.

В другом, признающем астрологию подходе выдвигались принятые с точки зрения традиционалистики аргументы, ис­ходя из которых ее появление было связано с потребностями общественной практики и материальными интересами, как-то: успешное проведение охоты, занятие земледелием и скотоводством. Все это, безусловно, подчинялось ритмам звездного неба. Ритмы звездных взаимодействий, их влияние на процессы на Земле было общим импульсом развития как астрологии, так и астрономии и космологии. Астрология со­вершенствовала и свой математический аппарат, уточняла технику исчислений. А когда потребовалось освоить техни­ку гороскопа, астрологи стали применять точнейшие триго­нометрические вычисления. (Заметим, что в Риме астроло­гов называли математиками.)

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65, 66, 67, 68, 69, 70, 71