Рефераты. Статус и функции современной французской инвективы

Этот факт отмечает и П. Гиро: «Ругательство определяется одновременно через свое содержание, т.е. через объекты, с которыми оно соотносится, в частности, сексуальная жизнь, дефекация, пищеварение, и через употребление в речи, т.е. социальные группы – «простонародные», «необразованные», «низкие» - которые обычно используют его в речи (Guiraud, 1976, c. 9). П. Гиро также отмечает, что «бунтующая» (qui révolte) непристойность медиевального сквернословия «составляет основу нижайших форм народного языка  и самый непредсказуемый и богатый источник наших ругательств» (там же, с. 11). 

Однако данное социальное противопоставление, на самом деле, зиждется на еще более глубоком амбивалентном мифопоэтическом основании. М.М. Бахтин раскрывает последнее следующим образом: «Верх - это  небо;  низ  -  это земля; земля же - это поглощающее начало (могила, чрево) и начало рождающее, возрождающее (материнское лоно). В собственно  телесном  аспекте,  который  нигде четко не ограничен  от  космического,  верх  -  это  лицо  (голова),  низ  - производительные органы, живот и зад(...). Снижение  роет телесную  могилу  для  нового  рождения.  Поэтому  оно   имеет   не   только уничтожающее, отрицающее значение, но  и  положительное,  возрождающее:  оно амбивалентно, оно отрицает и утверждает одновременно»(Бахтин, 1990, с. 31).

О подобной символике материально-телесного низа, в частности, фаллических действий писал  М.М. Маковский: «Фаллические действия играли первостепенную роль в мировоззрении язычников (…) Фаллос – символ космической энергии, середина микро- и макрокосмоса (упорядочивающее начало) (...) Соитие – это как бы жизнь внутри смерти и смерть внутри жизни» (Маковский, 1996, с. 376).

Думается, что именно «космическая» символика языческих представлений, а также гротескное средневековое мироощущение, составлявшие основу древней инвективы, обусловили ту денотативную «размытость», которая сегодня характеризует французское сквернословие, способное выразить одновременно все и ничего. Действительно, чрезмерные генерализация и преувеличение, явившееся продуктом карнавального начала средневековой народно-смеховой культуры, а также природа первобытного мышления, сливавшего в единое целое множественность и единичность, оставили современной брани некую таинственную, магическую, совершенно не определенную и не конкретную предметность, окружив ее целой бурей самых сильных эмоций и переживаний, выражение которых и является основной задачей современной инвективы.

Таким образом, рассуждая о французском сквернословии сегодня, мы можем говорить о некоторых архетипических «схемах», лежащих в его основе и вобравших в себя бесконечное множество самых разных денотатов.

Так, П. Гиро, размышляя о символике полового акта в этом ключе, делает следующий вывод: «Половой акт, являясь символом всякой переходной деятельности, выражает отношение могущества и немощности между активным деятелем и пассивным объектом. В его «грубой» форме  (foutre) эта деятельность может быть представлена как «жестокая» (foutre sur la gueule), «обманная и насмешливая» (se foutre de quelqu’un), «бесполезная» (foutaise, couillonnade, connerie) (Guiraud, 1976, c. 39). 

К. Руайренк, вслед за П. Гиро, отмечает «общую устремленность оскорблений к одной и той же цели: утверждение мужчины перед лицом женщины и перед  другими мужчинами за счет снижения этого другого» (Rouayrenc, 1996, c. 108).

Таким образом, коитус, рассматриваемый как субъектно-объектная деятельность, в которой «сильный» субъект подчиняет, ввиду своего физиологического превосходства, «слабый» объект, является ключевым архетипом инвективного словоупотребления: «Этот образ, который освещает и питает весь язык, является одним из важнейших и древнейших в генеративной структуре лексики, а, за счет последней, и литературного, и научного, и фольклорного, и мифологического мышления» (Guiraud, 1976, c. 42).

     В основе полового акта, как отмечает П. Гиро, лежит представление об «ударе» («coup»), порождающем  всякое действие и являющимся своеобразным толчком к этому действию (там же, с. 47)

    В современном французском языке, по словам того же лингвиста, насчитывается около 1200 (!) наименований коитуса. Таким образом, половой акт служит универсальной парадигмой – шаблонной  и символической формой – для обозначения любого действия (там же, с.47).

     Исследования П. Гиро в этой сфере особенно подтверждаются психоаналитическими выводами З. Фрейда, заявившего когда-то о сексуальной основе чуть ли не всякого человеческого действия. Так, рассуждая о различного рода отклонениях в интимной жизни человека, З.Фрейд пишет: «Мы называем сексуальную деятельность извращенной именно в том случае, если она отказывается от цели продолжения рода и стремится к получению удовольствия как к независимой от него цели» (Фрейд, 1995, с. 243). Интересно в связи с этим отметить, что З. Фрейд  не сводит сексуальное к генитальному, но четко разграничивает их, подчеркивая, прежде всего тот факт, что сексуальное составляет сферу наслаждения, в то время как «генитальное» относится лишь к продолжению рода: «И совершенно аналогично другие объявляют идентичным "сексуальное" и "относящееся к продолжению рода" - или, если хотите выразиться короче, "генитальное", - в то время как мы не можем не признать "сексуального", которое не "генитально", и не имеет ничего общего с продолжением рода. Это только формальное сходство, однако оно имеет более глубокое основание» (там же, с. 278).

Может показаться, что обращение к фрейдовскому психоанализу в лингвистическом исследовании не вполне оправдано, поскольку З. Фрейд делает свои выводы, исходя из наблюдений над поведением и речью людей с расстроенной психикой, или анализирует символику сноведений, что представляется весьма не убедительным при выявлении собственно языковых особенностей инвективы. Однако, по справедливому замечанию Э. Беннвениста, именно фрейдовский психоанализ позволяет выявить те глубинные структуры, на которых основывается наш язык, поскольку «все анархические силы, которые обуздываются и сублимируются в норме речи, имеют свое происхождение в подсознании. Фрейд подметил также глубокое сходство между этими формами языка и природой ассоциаций, возникающих в сновидении, еще одном выражении подсознательных мотиваций. Таким путем, он пришел к размышлению над тем, как функционирует язык в своих связях со структурами психики, лежащими за порогом сознания, и к вопросу о том, не оставили ли следа конфликты, характеризующие психику, в самих формах языка» (Беннвенист, 2002, с.118). Особенно значимым в свете настоящего исследования представляется это последнее замечание великого лингвиста: ведь именно скрытая сексуальность, порождающая  внутрипсихический разлад, и запечатлена в языковой форме обсценнной лексики. 

Таким образом, рассуждая об инвективе в мифологическом аспекте, мы сталкиваемся с неизбежным противоречием. Если, согласно М.М. Бахтину, концептуальной основой табуированной лексики служит материально-телесный низ как производящее начало, то тогда сквернословие имеет положительный, утверждающий характер, низводя общепринятое (официальное) и порождая новое. С другой стороны, если, по З. Фрейду,  в основе запретных словоформ лежит стремление к «знанию-наслаждению», тогда концептуальной мифологемой обсценной лексики будет сексуальное, а, значит, извращенное и агрессивное, пришедшее из сферы бессознательного и ничего не утверждающее, кроме хаоса и небытия.

Думается, что данное противоречие обусловливает энантиосемический (двойственный) характер современной французской инвективы, который, в свою очередь, выражается в ее полифункциональности.

Следующим инвективным мифом является дефекация и скатологизмы, которые, по мнению В.И. Жельвиса, воплощают в себе нечистоту и неприятность и «прочно ассоциируются у французов с половой распущенностью» (Жельвис, 2001, с. 234). П. Гиро склонен считать, что в основе данного мифа лежит скорее естественное отвращение, вызываемое у человека экскрементами (Guiraud, 1976, c. 83).

З. Фрейд, рассуждая о детской сексуальности и полагая, что дефекация в этом плане является одной из начальных стадий развития либидо и   чувственной сферы, пишет: «внешний мир выступает против него (ребенка) прежде всего как мешающая, враждебная его стремлению к удовольствию сила и заставляет его предчувствовать будущую внешнюю и внутреннюю борьбу» (Фрейд, 1995, с. 259).

Таким образом, при рассмотрении данной мифологемы мы сталкиваемся с тем же противоречием, что и в первом случае: следуя концепции М.М. Бахтина, можно сказать, что инвективы, в основе которых лежит представление о некой нечистоплотности, носят не только снижающий, но и утверждающий характер, тогда как, по З. Фрейду, получается, что такие обсценизмы несут в себе лишь хаос бессознательного и деструкцию.

Наконец, последняя инвективная мифологема, табуированность которой в связи с социальной демократизацией и ослаблением церковного влияния на современное общество менее значительна, чем у ранее рассмотренных мифологических структур, - это религиозный миф, представленный, в частности,  двумя полярными концептами: бог и дьявол.

Пожалуй, эта последняя мифологема является единственной концептуальной основой инвективы, не связанной с образом сексуальности, ввиду чего, впрочем, в настоящее время довольно редко выполняет собственно обсценную (оскорбительную) функцию. В лингвистическом плане инвектива очень тесно граничит здесь с проклятиями (jurements, imprécations), табуированными междометиями (interjections tabous), богохульствами (blasphèmes) (Guiraud, 1976, c.107).

Таким образом,  в мифологическом аспекте инвектива обнаруживает двойственность утверждающего и низвергающего начал, обусловливающих, в свою очередь ее соответственно конструктивный или деструктивный характер.

Выводы по Главе I:

1. Инвектива представляет собой бинарную языковую систему, проявляющую свой двойственный характер на социо-, психолингвистическом и мифологическом уровнях;

2. Энантиосемия как неотъемлемая лингвистическая характеристика обсценной лексики является продуктом многоуровневой бинарности табу-сем и порождает, в свою очередь, полифункциональность инвективного общения.

 

Глава II. Анализ современной французской инвективы на материале кинотекста

   Представляется целесообразным структурное рассмотрение инвективной коммуникации, в частности, разделение инвективного семиозиса на следующие фазы:

-   досквернословная фаза (мифологический аспект);

- фаза инвективного словоупотребления (социо- и психолингвистические аспекты).

§ 1 Мифологическая интерпретация инвективной лексики

Целью данного параграфа является анализ французской инвективы в собственно мифологическом ключе, что, в свою очередь, служит необходимым условием при рассмотрении табуированных словоупотреблений в процессе обсценной коммуникации. Последнее обусловлено тем фактом, что заложенная в инвективных мифологемах двойственность оказывает весьма большое влияние на «биполярность», или энантиосемию, обсценизмов на последующих стадиях сквернословного семиозиса.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12



2012 © Все права защищены
При использовании материалов активная ссылка на источник обязательна.