"По суетности того воображения он равняет себя с богом, при-
писывает себе божественные способности, отличает и выделяет
себя из множества других созданий, преуменьшает возможности
животных, своих собратьев и сотоварищей, наделяя их такой до-
лей сил и способностей, какой ему заблагорассудится. Как он
может познать усилием своего разума внутренние и скрытые дви-
жения животных! На основании какого сопоставления их с нами он
приписывает им глупость...
Когда я играю со своей кошкой, кто знает, не забавляется ли
скорее она мною, нежели я с ею!
Тот недостаток, который препятствует общению животных с на-
ми, - почему это не в такой же мере и наш недостаток, как их!
Трудно сказать, кто виноват в том, что люди и животные не по-
нимают друг друга, ибо ведь мы не понимаем их так же, как и
они нас. На этом основании они так же вправе считать нас жи-
вотными, как мы их. Нет ничего особенно удивительного в том,
что мы не понимает их: ведь точно так же мы не понимаем басков
или троглодитов. Однако некоторые люди хвастались тем, что по-
нимают их, например, Апполоний Тианский, Мелапм, Тиресий, Фа-
лес и другие.
И если есть народы, которые, как ут-
верждают географы, выбирают себе в цари собаку, то они должны
уметь истолковывать ее лай и движения. Нужно признать равенс-
тво между нами и животными: у нас есть некоторое понимание их
движений и чувств, и примерно в такой же степени животные по-
нимают нас. Они ласкаются к нас, угрожают нам, требуют от нас;
то же самое проделываем и мы с ними.
В то же время известно, что и между самими животными су-
ществует глубокое общение и полное взаимопонимание, причем не
только между животными одного и того же вида, но и различных
видов.
Заслышав собачий лай, лошадь распознает злобно ли лает со-
бака, и нисколько не пугается, когда собака лает совсем
по-иному. Но и относительно животных, лишенных голоса, мы без
труда догадываемся по тем услугам, которые они оказывают друг
другу, о каком-то существующем между ними способе общения;они
рассуждают и говорят с помощью своих движений".
Наверное, абсолютно во всех отношениях равнять кошку и че-
ловека и не следует, однако то, что все мы, и люди, и кошки
являемся частями природы (причем наиболее вредной для нее же
самой частью сегодня являемся именно мы) достаточно очевидно.
9. О БОГЕ
Но только ли природа и человек, как ее составная часть,
являются частями мироздания! Существует ли бог, а если да, то
каково оно, это божество. В период расцвета инквизиции во
Франции, давления религиозных догм Монтень открыто не мог от-
ветить на эти вопросы в "Опытах", однако позиция философа
очерчена достаточно ясно.
Монтень предлагает обзор толкований древними авторами идеи
божества и называет его гвалтом философских школ. Такая сумя-
тицы мнений оставляет у Монтеня одно сомнение - сомнение в
идее божества вообще! Монтень оказался перед противоречием:
если бог существует, он - существо одушевленное, если он су-
щество одушевленное, то он имеет органы чувств, а если он име-
ет органы чувств, то он подвержен развращающему влиянию страс-
тей. Если он не имеет телесной сущности, он не имеет и души,
а, следовательно, не может и действовать; если он имеет тело,
то он не избавлен от гибели.
Слабость человеческого разума, считает писатель, не в сос-
тоянии рационально обосновать веру, которая может быть обнару-
жена только в "откровении". "Ведь если бы это было возможно, то
неужели столько необыкновенно одаренных и выдающихся умов
древности не смогли бы силами своего ума достигнуть этого поз-
нания." Но именно поэтому, освободившись таким образом от вся-
ких отношений с верой, разум человека оказывается абсолютно
свободным, независимым в том, что касается человеческих дел.
Оторвав религиозную истину от разума и реальной жизни, Мон-
тень превращает своего бога в абстрактную сущность, не имеющую
никаких конкретных черт, вечную, вневременную, не определенную
никакими атрибутами. Объективно это привело к растворению идеи
бога в бесконечном, неопределимом, т.е. в природе, в "великом
целом". За идеей бога Монтень признает, таким образом, значе-
ние некой непостижимой первопричины. Но отделив эту первопри-
чину от всего земного и мирского, он приходит к безграничной
свободе человека в посюсторонних делах.
"Если вера не открывается нам сверхъестественным наитием,
если она доходит до нас не только через разум, но и с помощью
других человеческих средств, то она не выступает во всем своем
великолепии и достоинстве; но все же я полагаю, что мы овладе-
ваем верой только таким путем. Если бы мы воспринимали бога
путем глубокой веры, если бы мы познавали его через него само-
го, а не с помощью наших усилий, если бы мы имели божественную
опору и поддержку, то человеческие случайности не в состоянии
были бы нас так потрясать, как они нас потрясают. Наша тверды-
ня не рушилась бы от столь слабого натиска. Пристрастие к нов-
шествам, насилие государей, успех той или иной партии, случай-
ная и неожиданная перемена наших взглядов не могли бы заста-
вить нас поколебать или изменить нашу веру, мы не решились бы
вносить в нее раскол под влиянием какого-нибудь нового довода
или уговоров, сколь бы красноречивыми они ни были. С непрек-
лонной и неизменной твердостью мы сдерживали бы напор этих по-
токов.
Если бы этот луч божества как-нибудь касался нас, он прояв-
лялся бы во всем: это сказалось бы не только на наших речах,
но и на наших действиях, на которых лежал бы его отблеск; все
исходящее от нас было бы озарено этим возвышенным светом. Нам
должно быть стыдно, что среди последователей всех других рели-
гий никогда не было таких, которые не сообразовали бы так или
иначе свое поведение и образ жизни со своими верованиями - как
бы ни были эти верования нелепы и странны, - в то время как
христиане, исповедующие столь божественное и небесное учение,
являются таковыми лишь по названию; хотите убедиться в этом -
сравните наши нравы с нравами магометанина или язычника - и вы
увидите, что мы окажемся в этом отношении стоящими ниже. А
между тем, судя по превосходству нашей религии, мы должны были
бы сиять несравненным светом, что о нас следовало бы говорить:
"Они справедливы, милосердны, добры. Значит, они христиане".
10. О БЕССМЕРТИИ ДУШИ
Монтень по-своему подходил и к проблеме бессмертия души. Он
ее решает в духе материализма, доказывая, что состояние тела
непосредственно отзывается на душе: достаточно укуса бешеной
собаки, чтобы потрясти душу до основания. Отрицая идеи Платона
о воздаянии в будущей жизни, он спорит с этим, так как тот, по
его мнению, кто будет испытывать эти наслаждения, уже не будет
прежним человеком, это будет что-то совсем иное.
"Когда Магомет обещает своим единоверцам рай, устланный
коврами, украшенный золотом и драгоценными камнями, рай, в ко-
тором нас ждут девы необычайной красоты и изысканные вина и
яства, то для меня ясно, что это говорят насмешники, приспо-
собляющиеся к нашей глупости: они стремятся привлечь и соблаз-
нить нас этими описаниями и обещаниями, доступными нашим зем-
ным вкусам. Ведь впадают же некоторые наши единоверцы в подоб-
ное заблуждение и надеются после воскресения вернуться к зем-
ной и телесной жизни со всеми мирскими благами и удовольствия-
ми. Можно ли поверить, чтобы Платон - с его возвышенными идея-
ми и столь близкий к божеству, что за ним сохранилось прозвище
божественного, - допускал, что такое жалкое создание, как че-
ловек, имеет нечто общее с этой непостижимой силой! Можно ли
представить себе, чтобы он считал наш разум и наши слабые силы
способными участвовать в вечном блаженстве или терпеть вечные
муки! От имени человеческого разума следовало бы сказать ему:
если те радости, которые ты сулишь нам в будущей жизни, такого
же порядка, как и те, которые я испытывал здесь на земле, то
это не имеет ничего общего с бесконечностью. Даже если все мои
пять чувств будут полны веселья и душа будет охвачена такой
радостью, какой она только может пожелать и на какую может на-
деяться, это еще ничего не значит, ибо меру ее возможностей мы
знаем. И если в этом есть хоть что-нибудь человеческое, зна-
чит, в этом нет ничего божественного. Если оно не отличается
от нашего земного существования, то оно ничего не стоит. Все
радости смертных тоже смертны. Если нас еще может трогать и
радовать в будущем мире то, что мы узнаем наших родителей, на-
ших детей и наших друзей, если мы еще ценим такие удовольст-
вия, то это показывает, что мы находимся еще во власти земных
и преходящих радостей. Мы не в состоянии достойным образом
оценить величие этих возвышенных и божественных обещаний, если
способны их как-то понять; ибо для того, чтобы представить их
себе надлежащим образом, их следует мыслить невообразимыми,
невыразимыми, непостижимыми и глубоко отличными от нашего жал-
кого опыта. "Не видел того глаз, - говорит апостол Павел, - не
слышало того ухо, и не приходило то на сердце человеку, что
приготовил Бог любящим Его". И если для того, чтобы сделать
нас к этому способными, потребуется преобразовать и изменить
наше существо (как ты этому учишь, Платон, путем описанных то-
бой очищений), то это изменение должно быть таким коренным и
всесторонним, что мы перестанем быть в физическом смысле тем,
чем были, и эти награды на том свете получит уже какое-то дру-
гое существо.
Ибо когда мы говорим о метемпсихозе Пифагора и о том, как
он представлял себе переселение душ, то разве мы думаем, что
лев, в котором воплотилась душа Цезаря, испытывает те же
страсти, которые волновали Цезаря, или что лев и есть Цезарь!
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8
