Если в первых своих статьях о болгарах Леонтьев еще проявлял некоторое к ним сочувствие в связи с их церковным спором с греками, то в дальнейшем, по мере общей эволюции взглядов Леонтьева в сторону православия и все большего его отвращения к либерализму и национализму, меняется и отношение к болгарам и в целом к славянским народам. Антиславянским пафосом проникнуты все его политические работы. Идея панславизма для Леонтьева ненавистна как яркое проявление принципа национальностей, а следовательно, и эгалитарного космополитизма. Вопреки господствовавшему в эпоху Александра II общественному мнению, разделявшемуся в целом и правительственными кругами (Леонтьев образно называл его «болгаробесием»), Леонтьев неустанно подчеркивает, что панславизм несет угрозу национально-культурному своеобразию России, поскольку все славяне без исключения - «демократы и конституционалисты», что они ничего оригинального, самобытного, на других не похожего создать не могут, а подражают всему западному [2. С. 122]. Славянский национализм, предупреждал он, неизбежно приведет к торжеству в новых государствах все тех же идеалов равенства и мещанского благополучия (как и в Западной Европе). «...Наши западные и южные единоплеменники гораздо более нас похожи всеми своими добродетелями и пороками на европейских буржуа самого среднего пошиба. В этом смысле, т. е. в смысле психического, бытового и умственного своеобразия, славяне гораздо менее культурны, чем мы» [2. С. 356].
Последующее развитие событий на освобожденных Балканах и, в частности, возникшие острые разногласия в российско-болгарских отношениях, показали правоту леонтьевских взглядов.
Другой важнейшей составной частью восточного вопроса, можно даже сказать, его ядром, была проблема Константинополя и черноморских проливов. В ней сливались несколько смысловых ориентиров российской внешней политики. Во-первых, на Константинополь падала основная идеологическая нагрузка всего восточного вопроса [118. С. 154], во-вторых, город имел экономическое значение, поскольку через проливы шла вся черноморская торговля России. Наконец, Константинополь и проливы имели и военно-стратегическое значение, так как с ними была тесно связана оборона южного побережья России. Тот, кто имел военную базу в Константинополе, мог держать под прицелом весь бассейн Черного моря.
О необходимости контроля России над Константинополем и проливами говорили и писали общественные и государственные деятели самой разной идейной ориентации. В целом в отношении города на Босфоре «вопросы материального характера переплетались с настроениями и чаяниями идеологического порядка» [184. С. 5].
Современный отечественный исследователь российской восточной политики С.В. Лурье выделяет три подхода к проблеме Константинополя: 1) государственно-прагматический; 2) национально-панславистский; 3) православно-византийский [118. С. 167].
Представители первой точки зрения выражали интересы государственно-бюрократического аппарата или определенных социальных групп, прежде всего помещиков и торговой буржуазии. Для них вопрос о Константинополе и проливах имел прежде всего практическое материальное значение. Идеальные мотивы или вообще не присутствовали или отступали на задний план.
Сторонники национально-панславистского подхода намечали славяно-российский (как вариант: балкано-российский) путь решения проблемы. Еще первые славянофилы мечтали о Константинополе как о будущей столице Всеславянского союза. Подробно панславистская идея была разработана в работе Н.Я. Данилевского «Россия и Европа». Константинополь должен был стать столицей славянской федерации, в которой руководящая роль принадлежала бы России. Эту мысль разделяли и И.С. Аксаков, и Н.П. Игнатьев.
Сторонниками православно-византийской точки зрения можно назвать Т.И. Филиппова, Н.Н. Дурново, по нашему мнению, и Ф.М. Достоевского. К их числу принадлежал и Леонтьев. Для них было характерно более осторожное, взвешенное отношение к вопросу о будущей судьбе Константинополя, оцениваемой ими с учетом интересов православия, главной угрозой для которых в XIX в. стал национальный фактор. Столкновение двух идей - национальной и религиозной - наглядно продемонстрировал греко-болгарский церковный спор, обозначивший собой новое явление в жизни православной церкви - филетизм.
Выделенные Лурье подходы по сути совпадают с тремя вышеназванными направлениями в консервативно-охранительном лагере, различающимися по акценту на той или иной составляющей уваровской «формулы».
Исходя из общей установки православно-охранительного крыла на решение восточного вопроса под углом приоритета духовного, религиозного начала Леонтьев полагает, что «идеал наш... должен быть самый высший, самый широкий и смелый, самый идеальный, так сказать, из всех возможных идеалов» [2. С. 353].
Еще ранее Достоевский не соглашался с «узким» национально-панславистским подходом к проблеме. В 1870 г. он с огорчением отмечал свое расхождение с Данилевским: «Все назначение России заключается в православии, в свете с Востока, который потечет к ослепшему на Западе человечеству, потерявшему Христа... даже в таких высоких русских людях, как, например, автор „России и Европы“, я не встретил этой мысли о России, то есть об исключительно-православном назначении ее для человечества» [64. Т. 26. С. 401].
Леонтьев имел собственный вариант практического способа решения восточного вопроса, который представлял собой создание «новой славяно-восточной цивилизации». Он предлагал исходить в восточной политике из более широкой цели, чем это делали государственники или славянофилы.
«...Не изгнание только турок из Европы и не эмансипацию только славян и даже не образование во что бы то ни стало из всех славян и только из славян племенной конфедерации должны мы иметь в виду, а нечто более широкое и по мысли более независимое» [2. С. 353]. Потому вопрос Константинополя значительно более важен, чем освобождение полулиберальных славян. Взятие Царьграда должно стать, по мысли Леонтьева, поворотным пунктом к «заложению там основ нового культурно-государственного здания» [2. С. 370].
Какова же судьба Константинополя в случае благоприятного для России разрешения восточного вопроса? Леонтьев считает, что город не может стать административной столицей страны, подобно Петербургу. Он не должен стать и частью или провинцией России. В этом Леонтьев не расходится и с другими мыслителями, высказывавшимися о судьбе Царьграда. Предлагает же он следующее решение: Константинополь вместе с прилегающими фракийским и малоазиатским округами должен стать личным владением российского императора.
Что же будет означать для Царьграда такое решение вопроса? «Там само собою, при подобном условии, и начнутся те новые порядки, которые могут служить высшим объединяющим культурно-государственным примером как для 1000-летней, несомненно уже устаревшей и с 61-го года заболевшей эмансипацией России, так и для испорченных европейским влиянием афинских греков и югославян.
Поставленный, с одной стороны, с Россией только в личное, а не в реальное соединение; призванный, с другой - стать не административной только столицей одного государства, а культурным центром целого греко-славянского союза или нового восточного мира, Царьград не легко подвергнется опасности, что в него целиком и спроста перенесутся устаревшие привычки демократизированного в последнее время Петербурга, а напротив того, сам этот, столь вредный, цивилизованный, но не культурный (не культурный, значит, по-моему, несвоеобразный) Петербург начнет быстро падать и терять значение, и в самой России административная столица почти невольно перенесется южнее, - вероятно, не в Москву, а в Киев» [2. С. 371].
Таким образом, по Леонтьеву, образуются две России, соединенные в особе монарха: Российская империя с новой столицей (в Киеве) и Россия - глава Великого Восточного Союза со столицей в Константинополе.
Каковы же задачи новой цивилизации? Она должна была воплотить на практике в долговременной исторической перспективе леонтьевский общественный идеал византизма. Для этого, по мнению Леонтьева, нужно осуществить ряд неотложных «реакционно-двигающих» мер для предотвращения разрушительного действия сил «эгалитарно-либерального прогресса» и прекращения западного влияния.
В оценках грандиозного леонтьевского замысла среди исследователей нет единодушия. Наиболее верное понимание его, на наш взгляд, дал Л. Тихомиров. Вопреки утверждавшейся официальной идеологической трактовке концепции «Москва - третий Рим» в духе создания русским самодержавием нового Рима, леонтьевский идеал подразумевал скорее обновление Россией второго Рима - византийского Царьграда, что, однако, означало не «простую реставрацию» Византийской империи, а восстановление традиционных византийских основ самой России [188].
Кто же должен, по Леонтьеву, образовать Восточный союз? Разумеется, один из этих элементов составят славяне - те самые нелюбимые Леонтьевым единоплеменники, с которыми Россия тем не менее связана исторической судьбой. Другой - греки, как хранители догматов и традиций православия. Тем более, что и балканским народам Россия нужна как для того, чтобы помочь свернуть с губительного пути демократического прогресса, так и для их умиротворения. «И грекам, и болгарам одинаково необходима дружеская, но твердая рука; рука справедливая и к тем, и к другим, во имя общеправославных интересов. Им нужны - в одно и то же время - елей любви для их разверстых ран и бич отеческий для обуздания их претензий, их пустой и мелочной гордыни. Держать елей в одной руке и бич в другой может только одна Православная Россия!..» [2. С. 382]. Тем самым, Россия будет играть роль даже не «старшего брата», как у славянофилов, а сурового отца. Какая разница между славянофильскими мечтами о союзе, построенном на любви и согласии, и жестким, прагматическим взглядом Леонтьева, предпочитающего испытанную веками политику «кнута и пряника» в духе Каткова благодушному хомяковскому оптимизму!
Новым явлением для русской общественной мысли, не вписывающимся в рамки ни славянофильской, ни тем более западнической традиции, стало подчеркнуто пристрастное отношение Леонтьева к Азии. Он в числе первых обозначил необходимость нового понимания задач российской внешней политики на Востоке: перехода от конфронтации к поиску союзников (что удачно осуществят затем большевики).
Одним из созидательных элементов нового славяно-азиатского культурного здания должны были стать после теперь уже неизбежного в результате войны 1877-1878 гг. разрушения Османской империи турки, симпатиями к которым Леонтьев проникся со времени своего консульства на Балканах. Леонтьев всегда ставил турок выше балканских народов, поскольку они сохранили свою оригинальность, культурную самобытность и по своим духовным качествам были более близки русским, чем «братья-славяне». Мыслитель провозглашает союз православия с исламом - и более того, со всей Азией - против либерально-космополитического Запада. «Слияние и смешение с азиатцами... или с иноверными и иноплеменными гораздо выгоднее уже по одному тому, что они еще не пропитались европеизмом» [2. 358]. Азиатский элемент призван у Леонтьева уравновесить ненадежное славянство. Как видим, мыслитель готов даже православие славян принести в жертву иным верованиям, лишь бы устоять перед напором европейского все-человека.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15
