Наглядным примером космополитического нивелирования может служить Италия. С политическим объединением она почти немедленно потеряла свое культурное своеобразие. «...Раздробленная, она царила многим над другими (папством, искусством, странным соединением тонкости с дикостью и т. д.). Объединенная, она стала лишь „мещанин во дворянстве“ сравнительно с Россией, Германией, Францией и т. д.; в политике какая-то „переметная сума“, у всех на пристяжке и всеми и везде побеждаемая; в быту шаг за шагом - как все!» [2. С. 517-518].
Обобщая приведенные в работе примеры, Леонтьев делает неутешительный вывод: «Все идут к одному - к какому-то среднеевропейскому типу общества и к господству какого-то среднего человека. И если не произойдет в XX веке где-нибудь и какой-нибудь невообразимый даже переворот в самих идеях, потребностях, нуждах и вкусах, то и будут так идти, пока не сольются все в одну - всеевропейскую, республиканскую федерацию» [2. С. 520].
Но вывод этот распространяется и на Россию, много потрудившуюся на ниве либерального прогресса в эпоху «царя-освободителя». Исповедуемый русским обществом панславизм и есть одно из орудий все той же самой космополитической революции. «Мы тогда стали больше думать о славянском национализме и дома, и за пределами России, когда учреждениями и нравами стали вдруг быстро приближаться ко все-Европе» [2. С. 521], - отмечает Леонтьев. Причем панславистская идея уже изначально оказалась с «душком» «слащавого» славянофильского либерализма, подчеркивает мыслитель.
Леонтьевская работа была раскритикована П.Е. Астафьевым в статье 1890 г. «Национальное самосознание и общечеловеческие задачи». Тогда же Леонтьев ответил в «Гражданине» фельетоном «Ошибка г. Астафьева», вызвавшим в свою очередь резкую и даже грубую отповедь оппонента в «Московских ведомостях». Леонтьев, очень обиженный бранчливостью и непониманием бывшего единомышленника, решил вынести спор на рассмотрение такого авторитета, как Вл. С. Соловьев, и написал несколько писем, в которых пытался не только расставить все точки над «i» в полемике, но и разъяснить для читателя еще раз свои культурософские, историософские и политические взгляды.
Кратко о существе спора. Астафьев, не поняв смысла леонтьевских идей, голословно обвинил того в «нападении» на «национальность», «национальное начало», «национальные идеалы». Леонтьев, продемонстрировав неплохое знание логики и приемов ведения дискуссии, постарался показать, в чем заключалась ошибка оппонента.
Первое, что делает Леонтьев, - обращает внимание оппонента на то, что слова «нация, национальность, национальный идеал, национальное начало и национальная политика - никак не одно и то же. Даже между выражениями национальность и национализм, - подчеркивает автор, - существует „значительный оттенок“» [2. С. 600].
Если «нация», или «племя», по Леонтьеву, - понятие этнографическое и лингвистическое, то «национальность» представляет собой идею нации, совокупность отличительных признаков, приобретенных ею в ходе своего исторического развития. Данное понятие образуется у него путем пересечения понятий «племя» (т. е. «нация») и «культура» (в собственном леонтьевском понимании, т. е. как множество религиозных, государственных и бытовых особенностей).
«Национальный идеал - это совокупность национальных признаков еще не приобретенных; это представление той же нации в будущем ближайшем или отдаленном» [2. С. 601], которое может быть самым различным. Выражение же «национальное начало», по Леонтьеву, самое широкое: «его можно приложить ко всему, касающемуся до нации» [2. С. 602]. Оно синонимично понятию «национализм». Здесь главным является акцент на модусе изменения, действия.
Несомненно, что некоторые леонтьевские новации вряд ли оправданы, - и не только с точки зрения современной науки. Например, отождествление понятий «племя» и «нация». Сам он был вынужден признать, что, поместив в название работы общепринятое выражение «национальная политика», ввел в заблуждение многих читателей - не только Астафьева. «Точнее бы было выразиться - политика национальностей („la politique des nationalités“) или племенная политика. Тогда было бы яснее, что я, охраняя и защищая национальности и национальные идеалы в их обособленности, опасаясь все большего и большего разлития космополитизма, указываю на племенные объединения и освобождения, как на игру весьма обманчивую и опасную для яркости и обособления национально-культурных физиономий и национально-культурных идеалов» [2. С. 603]. Леонтьев приводит и желательное для него переименование брошюры: «Национально-культурный идеал и политика племенных объединений» [2. С. 608], - что сняло бы, считает он, многие недоразумения.
Важным для понимания леонтьевского подхода к проблеме «национального» является данная им классификация национальных политик. Она во многом позволяет объяснить его особые взгляды на те или иные конкретные проявления внешней политики.
Леонтьев выделяет три значения термина «национальная политика»:
1) Политика независимая и патриотичная, отстаивающая собственные национальные интересы, в конечном итоге способствующая увеличению государственного могущества. 2) Политика, исходящая из религиозных приоритетов, направленная на «поддержку тех главных (религиозных) основ, на которых утверждена национальная жизнь» [2. С. 603], выходящая при необходимости за рамки собственно государственных границ. Для России такой политикой явилась бы поддержка повсюду православия. 3) Политика чисто племенная, которая, «имеет в виду по преимуществу язык и племя» [2. С. 603]. Она направлена на достижение национального освобождения и объединения нации.
Причем политика, проводимая одним и тем же государством, может одновременно выступать в разных значениях. Так, политика Наполеона III в отношении Италии, объединению которой он активно содействовал, носила племенной характер, тогда как в отношении самой Франции его политика поддержки папства являлась «политикой религиозных основ» [2. С. 608].
Для Леонтьева только та политика заслуживает названия «истинно национальной», которая благоприятствует «сохранению и укреплению стародавних культурных особенностей данной нации и даже возникновению новых отличительных признаков», способствующих ее культурному обособлению [2. С. 604]. Такую «культурно-обособляющую» политику Леонтьев противопоставляет обычной «племенной», выдвигающей на первый план кровное и языковое сходство. За последней-то и закрепилось название «национальной», с чем он решительно не согласен. Если «истинно национальная» политика по своему существу имеет охранительный характер, то «племенная» - революционный, т. е. космополитический [2. С. 604].
Из перечисленных выше трех типов «национальной политики» такой, по мнению Леонтьева, нельзя было считать и политику «государственно-патриотическую», под которой мыслитель фактически понимал политику легитимизма, отстаивания сословных интересов самодержавия. Примером может служить внешняя политика Петра I или Николая I. Фактически под определение «истинно национальной», или культурной, политики попадает лишь второй тип из приведенной философом классификации.
При этом Леонтьев проводит различие между национализмом до и после XIX столетия. Водоразделом здесь выступала Французская революция 1789 г. До нее «национализм имел в виду не столько сам себя, сколько интересы религии, аристократии, монархии и т. п., тогда он сам себя-то и производил невольно. И целые нации, и отдельные люди в то время становились все разнообразнее, сильнее и самобытнее.
Теперь, когда национализм ищет освободиться, сложиться, сгруппировать людей не во имя разнородных, но связанных внутренно интересов религии, монархии и привилегированных сословий, а во имя единства и свободы самого племени, результат выходит везде более или менее однородно-демократический. Все нации и все люди становятся все сходнее и сходнее и вследствие этого все беднее и беднее духом.
Национализм политический, государственный становится в наше время губителем национализма культурного, бытового» [2. С. 538].
В XIX в. «племенное начало», несмотря на все сдерживающие его действия, торжествует, и это торжество, считает Леонтьев, носит фатальный характер, вписываясь целиком в фатальный же процесс национальной нивелировки и утверждения господства «среднего человека», буржуа и мещанина по интересам, запросам и образу жизни. «...Этому космополитизму или этой революции в XIX веке на Востоке так же, как и на Западе, служило все. Все консервативные начала невольно и косвенно служили торжеству этой революции» [2. С. 625], - делает довольно неожиданный вывод мыслитель. И подтверждает его, как всегда, убедительными историческими аргументами. Главным инициатором национально-освободительного движения в XIX столетии нужно считать, по Леонтьеву, что, впрочем, совпадает с мнением современных историков, не Наполеона III, а Николая I, содействовавшего более других монархов победе греков в борьбе за независимость от Османской империи [79. Гл. V. С. 238]. Крымская война, будучи начата из-за государственных интересов России, а не интересов «племенной эмансипации» христиан (это возвышает Николая I в глазах Леонтьева), привела к неутешительным итогам для участвовавших в ней стран с консервативным общественным порядком - России и Турции [2. С. 625].
Однако, несмотря на роковую прямо-таки противоположность намерений и результатов политики Николая I, ее следует все же считать в высшей мере государственной, поскольку проистекала она из оснований консервативных, а не либерально-эмансипационных. Этого не скажешь о внешней политике Александра II. Она явилась продолжением «внутренне-уравнительного» движения, начатого дома, и нашла, в частности, свое отражение в греко-болгарском церковном споре. Этот спор для Леонтьева является яркой демонстрацией тех негативных последствий, к которым приводит политика национализма. Леонтьев вновь и вновь возвращается к этой, казалось бы, локальной распре, поскольку в его глазах она воплощала угрозу эмансипационного начала консервативным устоям общества, и самому главному из них - религиозному, а также затрагивала судьбы православия во всемирном масштабе.
Несколько слов о самом конфликте [подробнее об этом см., напр.: 115.]. Он имел долгую историю, уходившую корнями еще во времена принятия болгарами христианства из Византии. Греко-болгарская распря была порождена стремлением болгарского народа к освобождению от церковной власти Константинопольского патриарха, контроль над которым осуществляли греки-фанариоты. Особенно настойчивы эти попытки стали во второй половине XIX в., с ростом национального самосознания болгар, носителем которого выступала прежде всего европейски образованная и в общей своей массе либеральная болгарская интеллигенция. В стремлении болгар церковно отделиться от греков явно проглядывало желание обособить свою слабую еще национальность и ускорить процесс национальной консолидации. В 1872 г. была провозглашена независимость болгарской церкви, чему непосредственно содействовало турецкое правительство, заинтересованное в поддержании взаимной вражды между угнетенными православными народами. На состоявшемся вскоре после этого Поместном соборе, созванном Константинопольским патриархатом, болгарская церковь была обвинена в ереси филетизма и объявлена схизматической.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15
