Стремясь очистить социальную теорию от организмических интуиций, Гидденс отказывается от понятия общественной дифференциации, которое в социологической традиции имело фундаментальное значение как для анализа современных обществ, так и для реконструкции социально-исторического развития, представлявшегося как эволюция от "примитивных" к "развитым" (то есть дифференцированным) обществам. Именно концепция общественной дифференциации была одним из конститутивных элементов "сильного" понятия общества: благодаря ей "общество" в дескриптивном плане оказывалось абсолютной системой отсчета, отнесение к которой позволяло идентифицировать любой социальный феномен. Достигалось это при помощи понятий, представляющих собой производные "общества": "подсистема", "уровень", "слой", "класс", "субкультура" и т. п. Определить действительное социальное содержание того или иного явления значило определить его координаты в дифференцированной общественной системе. Далее, воспроизводство общественного целого выступало в качестве основополагающего объяснительного принципа: определение функциональной нагрузки того или иного элемента в рамках общественной системы являлось способом объяснения как его существования, так и динамики; само же общество при этом понималось как causa sui. Гидденс предлагает в качестве замены понятия общественной дифференциации понятие пространственно-временной дистанциации (distanciation), введение которого, по его мнению, предполагает существенное расхождение с социологической традицией. Обычно время и пространство рассматривались в социальном анализе как "вместилища", в которых функционирует общественная система. Временные и пространственные характеристики социальной жизни не только не включались в теоретическое изображение общества, но и разделялись, относясь к областям дисциплинарной компетенции, соответственно, истории и географии. "Не существует никаких универсальных социологических законов, независимых от времени и места, - замечает Гидденс, - все социологические генерализации правомерны в пределах определенных исторических контекстов" [16, p. 166]. Понятие пространственно-временной дистанциации позволяет по-новому концептуализировать феномен институциональных порядков: любая социальная система "растягивается" (stretches) в пространстве и времени, определенным образом связывая удаленных участников интеракции, и проблема порядка в социальной теории состоит в том, как социальные системы осваивают время и пространство. Отсюда следует, что общества различаются не степенью дифференциации, а формой и масштабом пространственно-временной дистанциации.
Таким образом, в рамках "теории структурирования" Гидденс предлагает понятийный инструментарий, порывающий с "идеей общества" и, тем не менее, позволяющий построить теоретический образ социальной жизни. В соответствии с этим образом социальная материя образована сложным сплетением повседневных практик, размещенных в пространстве и времени и генерирующих множественность социальных систем, анализ которых ведется в терминах пространственно-временной дистанциации. Лейтмотивом "теории структурирования" является идея имманентности институциональных порядков повседневным практикам, закрепленная в постулате "дуальности структуры", в соответствии с которым структуры являются как объективированным продуктом социальных практик, так и медиумом, организующим повседневную жизнь людей. Это значит, что социальный анализ, начинающийся как вполне объективный анализ институциональных форм, должен вести к реконструкции определяемых ими особенностей непосредственного опыта людей, который в результате предстает как неразрывное единство объективного и субъективного аспектов.
Однако вся проделанная Гидденсом теоретическая работа оказалась поставленной под вопрос постмодернистскими концепциями, в соответствии с которыми универсальные теории социальной жизни, являвшиеся одним из проявлений отличавшей модерный разум "тоталитарности", как таковые вообще становятся анахронизмом в постмодерные времена, вызывающие к жизни уже иные формы репрезентации. Соответственно, для того чтобы отстоять свое право на теоретическое существование, Гидденсу потребовалось так модифицировать образ модерна, чтобы в него можно было вписать и те феномены, которые послужили почвой для постмодернистской диагностики времени. В этом смысле концепция "позднего модерна" представляет собой форму дальнейшего развития и одновременно средство самообоснования "теории структурирования". Солидаризируясь с Хабермасом и Турэном, Гидденс считает постмодернистскую критику по существу некорректной, поскольку ее представители находятся во власти тех же унаследованных от Просвещения предрассудков, что и прежние модернисты. Отсюда следует, что основные постмодернистские констатации представляют собой лишь превратное выражение нового образа модерна, корректное построение которого требует пересмотра ряда идейных иллюзий Просвещения при сохранении его рационалистического духа.
В частности, заявляемый постмодернистами антифундаментализм в эпистемологии лишь помогает правильнее понять суть рефлексивности, внутренне присущей модерну с самого начала и до настоящего времени. Отождествление роста знания о социальных процессах с ростом контроля над ними было одним из основных элементов того наследия провиденциализма, от которого еще не избавилось наивное Просвещение. Рефлексивность, отличающая модерный тип социальной жизни, в действительности заключается в том, что социальные практики постоянно критически оцениваются и трансформируются в свете нового знания, выступающего в самых разных формах (включая социологическое знание). Но выставлять, исходя из этого, пугало "тоталитарного разума" нет никаких оснований, поскольку, во-первых, рефлексивность релятивизирует любое наличное знание как принципиально открытое для пересмотра: "Модерная рефлексивность в действительности подрывает разум по крайней мере там, где разум понимается как получение достоверного знания. (...) Мы живем в мире, организованном рефлексивно применяемым знанием, но, в то же время, мы не можем быть абсолютно уверены ни в каком элементе наличного знания" [18, p. 39]. Во-вторых, безостановочный рефлексивный пересмотр наличных практик задает высокий темп социальных изменений с непреднамеренными последствиями, так что рост рефлексивности социальной жизни вовсе не означает роста ее подконтрольности: увеличение знания о социальном мире парадоксальным образом оборачивается уменьшением его предсказуемости.
Далее, наряду с развенчанием фундаментализма в эпистемологии постмодернистская теория провозглашает наступление "конца Истории". Однако этот тезис является лишь превратно выраженной констатацией изжитости телеологической модели истории, восходящей к христианскому историзму и нашедшей свое деистическое воплощение в просветительской идее грядущего "царства разума" как конечного результата всемирно-исторического прогресса человеческого рода.
Критическое переосмысление модерна предполагает профанирующее "снижение" идеи прогресса, закономерно ведущего к так или иначе трактуемому "светлому будущему", до идеи непрерывного изменения: историчность, характерная для модерного типа социальной жизни, обращает людей к будущему, которое понимается как принципиально открытое и непредопределенное.
Наконец, постмодернистская теория, констатируя растворение человеческой личности фрагментирующим характером сегодняшнего социального опыта, провозглашает "смерть субъекта". Однако данный тезис представляет собой лишь искаженное осознание того, что личностная идентичность не является естественной данностью, а имеет социальную конституцию. При этом не следует рассматривать личность лишь как точку пересечения внешних социальных воздействий и забывать о том, что процессы массового рефлексивного формирования людьми собственной идентичности стали возможны именно благодаря модерну. Таким образом, резюмирует Гидденс, разрыв с рядом иллюзий наивного Просвещения, превратным выражением которого была постмодернистская теория, вполне может восприниматься как дальнейшее самопрояснение модерной мысли. А это обстоятельство позволяет утверждать, что мы не только не вышли за пределы модерна, но, напротив, являемся свидетелями радикализации его принципов. Развернутой демонстрацией данного тезиса и является концепция модерна, развитая Гидденсом.
Действуя в горизонте теории структурирования, Гидденс осуществляет, прежде всего, институциональный анализ модерна в терминах пространственно-временной дистанциации; тем самым он осознанно помещает себя в методологическую оппозицию к постмодернистской теории, которой присущ культуралистский уклон [18, p. 1]. Принципиальной чертой предложенного Гидденсом концептуального образа является институциональная многомерность модерна: последний характеризуется четырьмя взаимосвязанными, но не сводимыми друг к другу "институциональными осями". Первая - это индустриализм, который определяется Гидденсом как система социальных отношений, основанных на широкомасштабном использовании материальной силы и машинерии в производственных процессах. Вторым институциональным измерением модерна является капитализм, то есть система производства товаров, основанная на конкурентных рынках продукции и на коммодификации рабочей силы. Третью ось образуют институты надзора (surveillance), являющегося основой существенного роста организационной власти, отличающей модерный тип социальной жизни. Выделение этого аспекта вызвано тем, что некоторые существенные характеристики модерного государства должны объясняться независимо от природы капитализма и индустриализма. В частности, его административную систему следует рассматривать именно в терминах контроля над населением, осуществляемого на основе сбора и использования информации. Наконец, четвертое институциональное измерение охватывает формы монопольного контроля модерного государства над средствами насилия в пределах своих четко определенных территориальных границ.
Идея институциональной многомерности модерна представляет собой еще одну попытку Гидденса деконструировать "сильное" понятие общества как "анонимную предпосылку" прежней социальной теории. Социология, отмечает он, традиционно определялась как изучение человеческих обществ, при этом "общество" всегда понималось по образцу нации-государства (nation-state) - специфического образования, которое характерно только для эпохи модерна и природа которого обычно оставалась вне рассмотрения [18, p. 13]. Следуя Гидденсу, можно сказать, что в результате такой молчаливой подстановки институциональный анализ модерного типа социальной жизни вписывался в узкие рамки понятий капиталистического или индустриального общества, ущербность которых состоит, во-первых, в том, что реалии нации-государства, стоящие за мнимой самопонятностью идеи общества, никак не сводятся к капитализму или индустриализму, а во-вторых, в том, что эти понятия порождали фиктивные образы "докапиталистических" или "доиндустриальных" обществ. Проводимая Гидденсом идея принципиальной многомерности модерных институтов демонстрирует сложную природу нации-государства, представляющего собой продукт случайной констелляции множества исторических процессов и обстоятельств, и тем самым открывает возможность высвобождения концепции модерна из прокрустова ложа "сильного" понятия общества.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8
