Такие исключения подчеркивают, что студен­ты-биологи могут получить профессиональную подготовку на уровне начала XXI века лишь в считанных вузах, да и то небезупречную. По­чему? Поясню на примере. Для решения про­блем генной инженерии, использования техно­логии трансгенов в животноводстве и растени­еводстве, синтеза новых лекарственных пре­паратов нужны современные суперкомпьюте­ры. В США, Японии, странах Евросоюза они есть – это мощные ЭВМ производительнос­тью не менее 1 терафлоп (1 триллион опера­ций в секунду). В университете Сент-Луиса уже два года назад студенты имели доступ к супер­компьютеру мощностью 3,8 терафлоп. Сегод­ня производительность самых мощных супер­компьютеров достигла 12 терафлоп, а в 2004 году собираются выпустить суперкомпьютер мощностью 100 терафлоп. В России же таких машин нет, лучшие наши суперкомпьютерные центры работают на ЭВМ значительно мень­шей мощности. Правда, нынешним летом рос­сийские специалисты объявили о создании оте­чественного суперкомпьютера производитель­ностью 1 терафлоп.

Наше отставание в информационных тех­нологиях имеет прямое отношение к подготов­ке будущих интеллектуальных кадров России, в том числе и биологов, поскольку компьютер­ный синтез, например, молекул, генов, рас­шифровка генома человека, животных и рас­тений могут дать реальный эффект лишь на базе самых мощных вычислительных систем.

Наконец, еще один интересный факт. Томс­кие исследователи выборочно опросили преподавателей биологических фа­культетов вузов и установили, что лишь 9% из них более или менее регулярно пользуются Интернетом. При хроническом дефиците научной информа­ции, получаемой в традицион­ной форме, не иметь доступа к Интернету или не уметь пользоваться его ресурсами означает только одно – нарастающее отставание в биологических, биотехнологических, генно-ин­женерных и прочих исследова­ниях и отсутствие совершенно необходимых в науке международных связей.

Нынешние студенты даже на самых передовых биологичес­ких факультетах получают под­готовку на уровне 70-80-х го­дов прошлого века, хотя в жизнь они вступают уже в XXI веке. Что касается на­учно-исследовательских институтов, то только примерно 35 биологических НИИ РАН имеют более или менее современное оборудование, и поэтому только там проводятся исследова­ния на передовом уровне. Участвовать в них могут лишь немногие студенты нескольких уни­верситетов и Образовательного центра РАН (создан в рамках программы «Интеграция на­уки и образования» и имеет статус универси­тета), получающие подготовку на базе академических НИИ.

Другой пример. Первое место среди высо­ких технологий занимает авиакосмическая отрасль. В ней задействовано все: компьюте­ры, современные системы управления, точное приборостроение, двигателе- и ракетострое­ние и т.д. Хотя Россия занимает в этой отрас­ли достаточно прочные позиции, отставание заметно и здесь. Касается оно в немалой степени и авиационных вузов страны. Участво­вавшие в наших исследованиях специалисты Технологического университета МАИ назвали несколько самых болезненных проблем, свя­занных с подготовкой кадров для авиакосми­ческой отрасли. По их мнению, уровень под­готовки преподавателей прикладных кафедр (проектно-конструкторских, технологических, расчетных) в области современных информа­ционных технологий все еще низок. Это во многом объясняется отсутствием притока мо­лодых преподавательских кадров. Стареющий профессорско-преподавательский состав не в состоянии интенсивно осваивать постоянно совершенствующиеся программные продукты не только из-за пробелов в компьютерной под­готовке, но и из-за нехватки современных тех­нических средств и программно-информаци­онных комплексов и, что далеко немаловаж­но, из-за отсутствия материальных стимулов.

Еще одна важная отрасль – химическая. Сегодня химия немыслима без научных иссле­дований и высокотехнологичных производ­ственных систем. В самом деле, химия – это новые строительные материалы, лекарства, удобрения, лаки и краски, синтез материалов с заданными свойствами, сверхтвердых мате­риалов, пленок и абразивов для приборо- и машиностроения, переработка энергоносите­лей, создание буровых агрегатов и т.д.

Каково же положение в химической про­мышленности и особенно в сфере приклад­ных экспериментальных исследований? Для каких отраслей мы готовим специалистов-химиков? Где и как они будут «химичить»?

Ученые Ярославского технологического уни­верситета, изучавшие этот вопрос совместно со специалистами Центра ИСТИНА, приводят такие сведения: сегодня на долю всей россий­ской химической промышленности приходит­ся около 2% мирового производства химичес­кой продукции. Это лишь 10% объема хими­ческого производства США и не более 50-75% объема химического производства таких стран, как Франция, Великобритания или Ита­лия. Что же касается прикладных и экспери­ментальных исследований, особенно в вузах, то картина такова: к 2000 году в России было выполнено всего 11 научно-исследовательс­ких работ, а число экспериментальных разработок упало практически до нуля при полном отсутствии финансирования. Технологии, ис­пользуемые в химической отрасли, устарели по сравнению с технологиями развитых про­мышленных стран, где они обновляются каж­дые 7-8 лет. У нас даже крупные заводы, на­пример по производству удобрений, получив­шие большую долю инвестиций, работают без модернизации в среднем 18 лет, а в целом по отрасли оборудование и технологии обновля­ются через 13-26 лет. Для сравнения: сред­ний возраст химических заводов США состав­ляет шесть лет.

1.3 Место и роль фундаментальных исследований

Главный генератор фундаментальных иссле­дований в нашей стране – Российская акаде­мия наук, но в ее более или менее сносно обору­дованных институтах работают всего около 90 тысяч сотрудников (вместе с обслуживающим персоналом), остальные (более 650 тысяч чело­век) трудятся в НИИ и вузах. Там тоже проводят­ся фундаментальные исследования. Поданным Минобразования РФ, в 1999 поду в 317 вузах их было выполнено около 5 тысяч. Средние бюд­жетные затраты на одно фундаментальное исследование – 34 214 рублей. Если учесть, что сюда входит приобретение оборудования и объектов исследования, затраты на электроэнер­гию, накладные расходы и т. д., то на зарплату остается всего от 30 до 40%. Нетрудно подсчи­тать, что если в фундаментальном исследова­нии участвуют хотя бы 2-3 научных сотрудника или преподавателя, то они могут рассчитывать на прибавку к заработной плате в лучшем слу­чае 400-500 рублей в месяц.

Что касается заинтересованности студен­тов в научных исследованиях, то она держит­ся скорее на энтузиазме, а не на материаль­ном интересе, а энтузиастов в наши дни со­всем немного. При этом тематика вузовских исследований очень традиционна и далека от нынешних проблем. В 1999 году в вузах провели 561 исследование по физике, а по биотехнологии – всего 8. Так было тридцать лет назад, но никак не должно быть сегодня. Кроме того, фундаментальные исследования стоят миллионы, а то и десятки миллионов долларов – с помощью проволочек, консер­вных банок и прочих самодельных приспособ­лений их уже давным-давно не проводят.

Разумеется, есть дополнительные источни­ки финансирования. В 1999 году 56% науч­ных исследований в вузах финансировались за счет хозрасчетных работ, но они не были фундаментальными и не могли радикально решить проблему формирования нового кад­рового потенциала. Руководители наиболее престижных вузов, получающих заказы на на­учно-исследовательские работы от коммер­ческих клиентов или зарубежных фирм, по­нимая, насколько нужна в науке «свежая кровь», начали в последние годы доплачи­вать тем аспирантам и докторантам, кого они хотели бы оставить в вузе на исследовательской или преподавательской работе, закупать новое оборудование. Но такие возможности есть лишь у очень немногих университетов.

Ставка на критические технологии.

Понятие «критические технологии» впервые появилось в Америке. Так назвали перечень тех­нологических направлений и разработок, которые в первую очередь поддерживало правительство США в интересах экономического и военного первенства. Их отбирали на основе чрезвычай­но тщательной, сложной и многоступенчатой про­цедуры, включавшей экспертизу каждого пункта перечня финансистами и профессиональными учеными, политиками, бизнесменами, аналити­ками, представителями Пентагона и ЦРУ, конг­рессменами и сенаторами. Критические техно­логии тщательно изучали специалисты в сфере науковедения, науко- и технометрии.

Несколько лет назад Правительство России тоже утвердило подготовленный Министерством науки и технической политики (в 2000 году оно переименовано в Министерство промышленно­сти, науки и технологий) список критических тех­нологий из более 70 основных рубрик, каждая из которых включала несколько конкретных тех­нологий. Их общее число превышало 250. Это гораздо больше, чем, например, в Англии – стране с очень высоким научным потенциалом. Ни по средствам, ни по кадрам, ни по оборудо­ванию Россия не могла создать и реализовать такое количество технологий. Три года назад то же министерство подготовило новый перечень критических технологий, включающий 52 рубри­ки (до сих пор, кстати, не утвержденный прави­тельством), но и он нам не по карману.

Чтобы представить истинное положение дел, приведу некоторые результаты выполнен­ного Центром ИСТИНА анализа двух критичес­ких технологий из последнего перечня. Это иммунокоррекция (на Западе используют тер­мин «иммунотерапия» или «иммуномодулиро-вание») и синтез сверхтвердых материалов. Обе технологии опираются на серьезные фун­даментальные исследования и нацелены на промышленное внедрение. Первая важна для поддержания здоровья человека, вторая – для радикальной модернизации многих промыш­ленных производств, в том числе оборонных, гражданского приборе- и машиностроения, буровых установок и т.д.

Иммунокоррекция предполагает прежде все­го создание новых лекарственных препаратов. Сюда относятся и технологии производства иммуностимуляторов для борьбы с аллергией, он­кологическими заболеваниями, рядом простуд­ных и вирусных инфекций и т. д. Оказалось, что при общем сходстве структуры исследования, проводившиеся в России, явно отстают. Напри­мер, в США по самому важному направлению –иммунотерапии дендритными клетками, успеш­но применяющейся при лечении онкологических заболеваний, число публикаций увеличилось за 10 лет более чем в 6 раз, а у нас по этой темати­ке публикаций не было. Я допускаю, что иссле­дования у нас ведутся, но если они не зафикси­рованы в публикациях, патентах и лицензиях, то вряд ли имеют большое значение.

За последнее десятилетие Фармакологи­ческий комитет России зарегистрировал 17 отечественных иммуномодулирующих препа­ратов, 8 из них относятся к классу пептидов, которые сейчас почти не пользуются спросом на международном рынке. Что касается оте­чественных иммуноглобулинов, то их низкое качество заставляет удовлетворять спрос за счет препаратов зарубежного производства. А вот некоторые результаты, относящиеся к другой критической технологии – синтезу сверхтвердых материалов. Исследования из­вестного науковеда Ю.В. Грановского показали, что здесь есть «эффект внедрения»: по­лученные российскими учеными результаты реализуются в конкретной продукции (абрази­вы, пленки и т.д.), выпускающейся отечествен­ными предприятиями. Однако и здесь поло­жение далеко не благополучное.

Страницы: 1, 2, 3