Николай II тогда уже не жил в Зимнем дворце, он переехал в Царское Село. Однако император, конечно, знал о готовящемся шествии и хотел выйти к рабочим, чтобы принять у них обращение. Но родственники царя воспротивились этому, называя такой шаг безумием. Они убеждали его, что в толпе может оказаться террорист, который застрелит его, когда он выйдет к рабочим. В конце концов, царь согласился с ними и в день демонстрации остался в Царском Селе.

Рабочее шествие было расстреляно войсками… Николай записал в дневнике: «Тяжёлый день! В Петербурге серьёзные беспорядки… Войска должны были стрелять, в разных местах города много убитых, раненых. Господи, как больно и тяжело.

К октябрю волнения разгорелись по всей стране, и стало ясно, что необходимо предпринимать крайние меры. Сергей Витте тогда обрисовал царю две возможности: или ввести диктатуру одного лица и беспощадно подавить недовольство, или решится на уступки «общественному мнению» и пойти по пути

твердо заявил: «Я никогда, ни в каком случае не соглашусь на представительный образ правления, ибо я считаю его вредным для вверенного мне Богом народа…». «Самодержавную власть, завещанную мне предками, - говорил он, - я должен передать в сохранности моему сыну». В этом он видел одну из главных обязанностей, русского монарха.

Однако теперь стало ясно, что путь военной диктатуры уже вряд ли возможен. Сами представители военной силы не верили в надёжность войск. Они убеждали царя даровать в манифесте свободы, обещать созыв Государственной думы.

17 октября к государю явился глава столичного военного округа великий князь Николай Николаевич. Министр двора барон Владимир Фредерикс рассказывал об этом визите: «Приезжает великий князь. Я говорю ему: ”Следует установить диктатуру, и ты должен взять на себя диктаторство”. Тогда великий князь вынимает из кармана револьвер и говорит: ”Ты видишь этот револьвер? Вот я сейчас пойду государю и буду умолять его подписать манифест… Или он подпишет, или я у него же пущу себе пулю в лоб из этого револьвера”». Выйдя от Николая II после этой беседы, великий князь Николай Николаевич с торжеством объявил, что государь окончательно решился даровать свободы. Спустя несколько часов царь, осенив себя крестным знамением, поставил подпись на манифесте.

С.Витте позднее писал: «В течение всех октябрьских дней государь казался, совершенно спокойным. Я не думаю, чтобы он боялся, но он был совсем растерян, иначе при его политических вкусах, конечно, он не пошёл бы на конституцию. Мне думается, что государь в те дни искал опоры в силе, но не нашёл ни кого из числа поклонников силы - все струсили…».

Тем не менее, столь неприятное Николаю слово «конституция» произнесено не было, и он сохранил титул «самодержца». Не оставил Николай и мысль, найти опору для самодержания в народе - но, конечно, не среди интеллигенции. При выборах в Государственную думу государь попытался опереться на поддержку крестьянства, что отразилось в избирательном законе. В крестьянстве он видел историческую основу самодержавия. Однако эти надежды не оправдались. Крестьяне, требовавшие передачи им помещичьих земель, послали в государственную думу отнюдь не монархических депутатов…

В III Думе властям пришлось отказаться от «ставки на крестьянство». И всё-таки Николай сохранял глубокую веру в то, что самодержавие наиболее близко душе русского народа. Он считал, что революция вызвана внешними, поверхностными причинами: призывами интеллигенции, влиянием национальных меньшинств. Русский народ, по мнению государя, по-прежнему сохранял верность царскому престолу.

Очень характерный диалог произошёл в 1909 г. между Николаем II и премьер-министром Петром Столыпиным. В годы революции царь находился почти под арестом в одном из своих дворцов, не мог никуда ездить, опасаясь покушений.

И вот глава правительства торжественно сказал ему: «Ваше Величество, революция вообще подавлена, и Вы можете теперь свободно ездить куда хотите». П. Столыпин ожидал слов благодарности, удовлетворения. Вместо этого он с удивлением услышал ответ государя:»Я не понимаю, о какой революции Вы говорите. У нас, правда, были беспорядки, но это не революция… Да и беспорядки, я думаю, были бы невозможны, если у власти стояли люди более энергичные и смелые…»

После начала первой мировой войны

Летом 1914 г. в Европе чувствовалось приближение большой войны. Фрейлина и близкая подруга императрицы Анна Вырубова вспоминала, что в эти дни она часто «заставала государя бледного и расстроенного». «Из разговора с ним, - писала А.Вырубова, - я видела, что и он считает войну неизбежной, но он утешал себя тем, что война укрепляет национальные и монархические чувства, что Россия после этой войны станет ещё более могучей, что это не первая война…». Когда же война стала свершившимся фактом, настроение Николая II, резко изменилось в лучшую сторону. Он испытывал бодрость и воодушевление и говорил: «Пока этот вопрос висел в воздухе, было хуже!».

20 июля, в день объявления Россией войны, государь вместе с супругой побывал в Петербурге. Здесь он оказался главным участником волнующих сцен национального подъёма. На улицах Николая II встречали необъятные толпы народа под трёхцветными знамёнами, с его портретами в руках. В зале Зимнего дворца государя окружила восторженная толпа депутатов. Один из них, монархист Василий Шульгин, описывал этот момент: «Стеснённый так, что он мог бы протянуть руку до передних рядов, стоял государь. Это был единственный раз, когда я видел волнение на просветлевшем лице его. И можно ли было не волноваться? Что кричала эта толпа, не юношей, а пожилых людей? Они кричали: “Веди нас, государь!”. Это было, быть может, самое значительное, что я видел в своей жизни».

Николай II произнёс речь, которую закончил торжественным обещанием, что не заключит мир до тех пор, пока не изгонит последнего врага с русской земли. Ответом ему было мощное «ура!». Он вышел на балкон, чтобы приветствовать народную демонстрацию. А. Вырубова писала: «Всё море народа на Дворцовой площади, увидев его, как один человек опустилось перед ним на колени. Склонились тысячи знамён, пели гимн, молитвы… все плакали… Среди чувства безграничной любви и преданности Престолу началась война».

В первый год войны русская армия потерпела ряд тяжёлых поражений. При известии о падении Варшавы Николая покинула его обычная невозмутимость, и он горячо воскликнул: «Так не может продолжаться, я не могу всё сидеть здесь и наблюдать за тем, как разгромляют армию; я вижу ошибки - и должен молчать!». Обострилось и положение внутри страны. Под влиянием поражений на фронте Дума начала борьбу за ответственное пред ней правительство. В придворных кругах и Ставке зрели какие-то замыслы против императрицы Александры Фёдоровны. Она вызывала всеобщую враждебность как «немка», шли толки о том, чтобы заставить царя отправить её в монастырь.

Всё это побудило Николая II встать во главе армии, сменив великого князя Николая Николаевича. Он объяснил своё решение тем, что в трудный момент возглавлять войска должен верховный вождь нации. 23 августа 1915 г. Николай прибыл в ставку в Могивелёве и принял на себя верховное главнокомандование.

Между тем напряжение в обществе нарастало. Председатель Думы Михаил Родзянко при каждой встрече с царём уговаривал его пойти на уступки Думе. Во время одной из их бесед уже в январе 1917 г. Николай II сжал голову обеими руками и с горечью воскликнул: «Неужели я двадцать два года старался, чтобы всё было лучше, и двадцать два года ошибался!?». Во время другой встречи государь неожиданно заговорил о своих переживаниях: «Был я в лесу сегодня… ходил на глухарей. Тихо там, и всё забываешь, все эти дрязги, суету людскую… Так хорошо было на душе. Там ближе к природе, ближе к Богу…».

Отречение от престола.

27 февраля 1917 г. Николай II записал в дневнике: «В Петрограде начались беспорядки несколько дней тому назад; к прискорбию, в них стали принимать участие и войска. Отвратительное чувство быть так далеко и получать отрывочные нехорошие известия!». Государь послал в мятежную столицу генерала Николая Иванова, приказав ему «с войсками водворить порядок». Но из этой попытки в конечном итоге ничего не вышло.

В последний день февраля государь отбыл из Могилёва в Царское село. Однако по дороге поступили сведения, что путь занят восставшими. Тогда царский поезд повернул в Псков, где находился штаб Северного фронта. Сюда Николай II прибыл вечером 1 марта.

Здесь государь узнал о том, что попытка Н. Иванова «подавить бунт» в столице закончилось неудачей. Стало ясно, что успокоить Петроград силой не удастся. В ночь на 2 марта Николай II вызвал главнокомандующего фронтом генерала Николая Рузского и сообщил ему; «Я решил пойти на уступки и дать им ответственное министерство». «Я берёг не самодержавную власть, а Россию, - говорил государь. - Я не убеждён, что перемена формы правления даст спокойствие и счастье народу…».

Николай Рузский немедленно сообщил о решении царя по прямому проводу Михаилу Родзянко. Тот отвечал: «Очевидно, что Его Величество и вы не даёте себе отчёта в том, что здесь происходит; настала одна из страшнейших революций, побороть которую будет не так легко… Время упущено и возврата нет». М. Родзянко сказал, что теперь необходимо уже отречение Николая в пользу наследника.

Узнав о таком ответе М. Родзянко, Н. Рузский через Ставку запросил мнение всех главнокомандующих фронтами. Утром в Псков стали приходить их ответы. Все они умоляли государя для спасения России и успешного продолжения войны подписать отречение. Вероятно, самое красноречивое послание пришло от генерала Владимира Сахарова с Румынского фронта. Предложение об отречении генерал назвал «гнусным». Он выражал негодование по адресу думы: «Я уверен, что не русский народ, никогда не касавшийся царя своего, а разбойная кучка людей, именуемая Государственной думой, предательски воспользовалась удобной минутой для своих преступных целей…». А закончил неожиданно: «Переходя к логике разума и учтя создавшуюся безвыходность положения, я, непоколебимо верный поданный Его Величества, рыдая, вынужден сказать, что, пожалуй, наиболее безболезненным выходом для страны и для сохранения возможности биться с внешним врагом является решение пойти навстречу уже высказанным условиям».

Около 14 часов 30 минут 2 марта об этих телеграммах было доложено государю. Николай Рузский также высказался за отречение. «Теперь придётся сдаться на милость победителя» - так он выразил своё мнение приближенным царя. Подобное единодушие вождей армии и Думы произвело на императора Николая II сильное впечатление. Особенно его поразила телеграмма, присланная великим князем Николаем Николаевичем…

Страницы: 1, 2, 3