Но начнем наш экскурс в историю с римского права, поскольку уже в то время у римлян возникает необходимость в возможности передачи свои обязательсвенных прав. Гражданский оборот у римского народа, конечно, не имел таких понятий, как ценные бумаги, которые представляют собой закрепленное право требования, однако, обязательства со всеми вытекающими из них последствий были хорошо известны римским юристам. Следует также отметить, что они занимались разрешением вопросов, касаемые перевода права требования, новации, залога недвижимости. Это для нас имеет существенное значение, поскольку ценность бумаги основывается не только в закрепленном в ней праве, но и в его свободной передаче.
Первоначально, как отмечает Новицкий, римское обязательство было неподвижно: возникшее однажды для кого-нибудь право требования обычно не переходило к другому, за исключением наследника[[2]] Это было связано с замкнутостью системы хозяйства, еще не успевшей выйти на просторы средиземноморской торговли, что обуславливало строго личные взаимоотношения кредитора и должника. Новицкий также выдвигает тезис о том, что сама идея перевода права, особенно в долговых отношениях, зародилась в наследственном праве. Он основывается на появлении подвижности права требования в наследственных отношениях, в частности в процессе продажи наследства, при которой продавались также долговые требования, входившие в наследственную массу. Характерной особенность данного рода отношений является то, что к покупателю переходили так называемые наследственные исковые требования, то есть были заложены процессуальные начала перехода права[[3]]. При этом действовало правило, которое гласило о том, что покупатель не может иметь прав больше или меньше, чем имел бы наследник. Данное положение получило дальнейшее развитие и универсальность и стало трактоваться следующим образом: никто не может перенести на другого больше прав, чем он имел бы сам.
Первоначально переход прав осуществлялся у римлян при помощи института представительства. Который также прошел свой путь развития и трансформировался из опасного и неустойчивого способа закрепления перехода права в надежный институт цессии. Опасность его была связана именно с возможностью первоначального кредитора в любой момент прекратить отношения с его поручителем, мандатарием. Однако посредством преторского иска, который был могущественным орудием в руках претора для видоизменения строгих последствий квиторского права в соответствии с требованиями действительной жизни[[4]], покупатель исковых требований смог выступать как полноправный владелец.
Следует также отметить, что переход прав представлял собой не столько волю продавца, сколько веление закона. Тем не менее, это явилось зерном, откуда возросла так называемая цессия, основанная на законе, наступающая автоматически, cession legis ipso iure[[5]].
Таким образом, и Нерсесов, и Новицкий делают вывод[[6]], с которым нельзя не согласиться, а именно: этим была окончательно признана цессия, хотя и косвенно. Однако, римские юристы пришли к уступке требования не прямо, а через процессуальное представительство, которое было, по словам Нерсесова, единственным удобным средством такой передачи прав, в отличие от новации, которая требовала согласия не только кредитора, но и участие должника.
Хотелось бы отметить момент, который связан с формой подтверждения существования обязательств, а именно их закрепления. Как утверждает Новицкий, на стадии незначительного объема торгового оборота у римлян существовал традиция ведения так называемых домовых книг, где содержалась информация о хозяйстве, в том числе и о тех долгах, которые были приняты на себя главой семьи, и о правах, которые он мог предъявить к своим должникам или третьим лицам. То есть по сути это было единственным подтверждением существования правоотношения. Если учесть и тот факт, что широкое распространение имела стипуляция, то в этом нет ничего удивительного. При этом данная запись в книге не порождала прав и обязанностей, она лишь подтверждала их существование[[7]].
При проведении сравнения домовых книг с существующими в наше время реестрами и депозитарными счетами, в которых содержатся записи о владельцах ценных бумаг, их количестве и качестве (то есть о существовании правоотношения между их держателями и эмитентом), наблюдаются определенные сходства. Причем, как древнеримская правовая мысль, так и законодатель нашего времени оставляют за указанными записями лишь информативный характер, не пораждающий каких-либо прав или обязанностей, поскольку они возникли и существуют на основаниях, независимых от них. Поэтому можно сказать, что данные книги являются своего рода прототипом бездокументарной формы ценных бумаг.
Как мы видим, у римских юристов не существовало еще понятия ценных бумаг, однако была заложена правовая основа их появления у народов, перенявших римское право.
В этом отношении интересно замечание Нерсесова о том, что в отличие от римского права, где неопределенность кредитора до совершения сделки не допускалась, в праве новых народов имело совершенно противоположное положение. Здесь на первом месте стоял должник. Обязательство было действительно не потому, что должник дал определенные ответы на известные вопросы кредитора, как в стипуляции, а потому, что должник принял на себя обязательства, которые и должен исполнить. То есть на первый план выходит этический момент обязательства. Вот почему, по мировоззрению новых народов, стало возможно существование обязательства с неопределенным в момент его возникновения кредитором, что в соответствии с римским правом признавалось недействительным[[8]].
Говоря о новых народах, следует отмеить также особенное развитие обязательственного права в ходе торговой деятельсти такого народа, как евреи. По иудейскому праву считаются действительными обязательства с неопределенным кредитором, о чем свидетельствует запись в Талмуде[[9]]. Записи юристов восемнадцатого века говорят, что у евреев, проживавших на территории Польши, были давно известны безыменные документы, по которым удовлетворение производилось лицу, их предъявившему. Как замечает сам Нерсесов, время происхождения их нельзя определить с точностью; но, по всей вероятности, они были в употреблении у евреев еще в средние века. Они имели все свойства современных бумаг на предъявителя. Должник по ним обязан был отвечать только под условием предъявления ему документа. В противном случае он не освобождался от ответственности, если произвел уплату лицу, не владеющему документом. Однако, постоянные гонения и замкнутость самого народа не дали распространения этих идей другим нациям Европы, у которых ценные бумаги независимо от них.
Как уже было замечено, как следствие развития товарооборота и промышленного производства в средние века и в эпоху возрождения стало совершенствование обязательственного права, и ценных бумаг в частности. Немаловажным фактом явилось и распространение грамотности у новых народов. Так, например, во Франции в силу малограмотности населения письменная форма обязательств была редким явлением. Схожая картина была и у других европейских народов. Появление первых ценных бумаг относят к средним векам, указывая на возникновение в обороте векселя, который приобрел, помимо свойств именной бумаги, свойства предъявительской. Наибольшее развитие они получили в VII-VIII веках. Тем не менее единообразного понимания относительно ценных бумаг у народов Европы не присутствовало. Некоторые относили к ним проездные талоны, билеты в театр и ряд других документов, обосновывая это удостоверением ими определенных определенных прав[[10]]. Тем не менее, несмотря на появление все новых видов, с теоретической точки зрения, ценных бумаг, позитивное законодательство не давало им легального определения.
Не стало исключением и российское государство. Появление в России ценных бумаг связано не только с подъемом отечественной экономики, но и рецепцией европейского права.
Возникновение российских ценных бумаг связано с появлением первых ассигнаций в 1769 году, которые были как именными, так и на предъявителя. Однако развитие в целом данного института пришлось на все девятнадцатое столетие. Именно в то время появляются бумаги государственного займа, которые именовались билетами государственного казначейства. Билеты банков, выдававшие ссуды под залог недвижимости. Эти ссуды выдавались собственными билетами банка, а не деньгами. Владелец должен был их продать и тем самым получить денежные средства. К государственным бумагам относили депозитные и кредитные билеты, которые выдавались банками. Депозитные, или кредитные, билеты существенно разнились от ассигнаций: в то время как последние были бумажными деньгами, то есть обязательственным юридическим средством платежа, первые были только обязательствами на предъявителя и по предъявлению, удовлетворяемыми в порядке частного права. Облигации, выпускаемые частными заемными обществами, чеки и векселя, выдаваемые частными лицами. Что касается до акционерных обществ, то по общему акционерному законодательству (закон 1836 г., вошедший в Св. Законов 1857 г.) акции должны быть всегда именные; но это правило почти не применяется на практике, потому что в уставах акционерных обществ, составляющих для них специальный закон, дозволяется выпускать акции как именные, так и на предъявителя, так что вышеприведенное ограничение осталось только для временных свидетельств, выдаваемых подписчикам до полного взноса всей подписанной суммы (ст. 2163 Х т., ч. I). Акционерным обществам разрешается при недостаточности своего основного капитала делать долгосрочные займы посредством выпуска облигаций, которые почти всегда бывают на предъявителя[[11]].
Итак, на конец девятнадцатого столетия в России существовал широкий спектр ценных бумаг, который включал в себя бумаги государственного и частного займов. Тем не менее позитивное законодательство, как и вслучае с европейским правом, не содержало в себе определения ценной бумаги, предоставляя поле деятельности для теоретических изысканий. Октябрьская революция и последующие семьдесят лет советской власти затормозили развитие ценных бумаг. И возобновилось оно с новой силой лишь в начале 90-х годов. Отечественным юристам пришлось искать ответы на те же вопросы, которые терзали умы юристов того времени.
Однако, и те и другие, как, например, Степанов Н. И., Галанов В.А., Нерсесов Н. О., Шершеневич Г. Ф.[[12]], признают отсутствие точного и ясного понятия в практической деятельности, причем не только в отечественном правопорядке, но и в зарубежных правовых системах. По выражению Шершеневича, само понятие о ценных бумагах не успело до сих пор выясниться ни в жизни, ни в науке, ни в законодательстве. Такое многозначное словоупотребление требовало установления определенного содержания за термином, с которым соединяются известные юридические последствия[[13]]. Степанов Н. И. вообще приходит к выводу, что выработать единое понятие ценной бумаги в ближайшем будущем невозможно, а потому дуализм в правопонимании ценных бумаг в скором времени неустраним[[14]].
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13
