Официально признанных самоубийц в еврейской об­щине было очень мало, потому что малейшее сомнение в злонамеренности предписывалось трактовать в пользу умершего. В "Семахоте" сказано:

"Кто ж свершает самоубийство в здравом рассуд­ке? Если человек залез на дерево или на крышу и разбился насмерть, это еще не самоубийство, а само­убийством его смерть будет признана, лишь если пе­ред этим он сказал "вот, лезу на дерево или на кры­шу и оттуда брошусь вниз", а затем поступил по сво­ему слову при свидетелях... Тот же, кого нашли повесившимся или бросившимся на меч, будет признан умертвившим себя в помрачении рассудка". Самоубийства несовершеннолетних, психически неуравновешенных и впавших в исступление из катего­рии преступления исключались.

Талмудический закон позволяет еврею убить себя, если иначе он может впасть в грех идолопоклонства, убийства или прелюбодеяния (последняя индульгенция предназначена для женщин, которым угрожает насилие). В средние века групповое самоубийство совершали це­лые иудейские общины, которым грозило насильствен­ное крещение. Самый известный инцидент — доброволь­ная смерть 500 йоркских евреев в 1190 году. Извини­тельными считались и те суицидальные случаи, которые можно было уподобить Сауловой участи: безвыход­ная ситуация, в которой самоубийство представляет со­бой всего лишь замену одного способа смерти другим.

Поступок же мужественного Разиса, предпочевшего смерть пленению, не только оправдывался, но и вос­хвалялся. Иудаизм чтит своих мучеников, совершивших самоубийство, не затушевывая обстоятельств их смер­ти, как это делало средневековое христианство.

Крепость Масада, где в 73 году тысяча зелотов совер­шили самоубийство, чтобы не попасть в плен к осаждав­шим их римлянам, считается символом израильского патриотизма и национальной святыней. А почти два тысячелетия спустя главный раввин израильской армии Ш. Горен высказал суждение, что солдат, которому уг­рожает пленение, не только может, но даже обязан себя убить. Чтят иудаисты и память евреев, в знак протеста покончивших с собой в концлагере Треблинка (1943). Это было первым шагом к отчаянному по смелости восста­нию: самоубийство — это акт свободы.

Первые статистические сведения о самоубийстве сре­ди евреев относятся ко второй половине XIX века. Тогда в Восточной и Центральной Европе ассимиляци­онные процессы (за исключением Германии) еще не раз­вились в полной мере. В наше время проводить подоб­ные исследования имело бы смысл только в Израиле, поскольку в прочих странах евреи (даже те, которые соблюдают религиозные обряды) не представляют собой обособленной группы населения. На суицидальной ди­намике ассимиляция отразилась не самым благоприят­ным образом: если в западно-русских и австро-венгерс­ких еврейских общинах прошлого века уровень само­убийств был очень низким — в среднем вчетверо ниже, чем у католиков и православных, то в современном за­падном обществе (например, в США) уровень самоубийств у иудаистов так же высок, как у протестантов, и в несколько раз выше, чем у католиков. Отчасти это объяс­няется тем, что евреи чаще занимаются профессиями высокого суицидального риска: искусством, бизнесом, наукой. Во всяком случае, влияние иудейской религии как сдерживающего антисуицидального фактора не слишком эффективно. Как и протестантизм, иудаизм делает упор на личную ответственность и рациональ­ность, что повышает вероятность суицидного исхода.

Ислам.

Ислам, еще одна религия того же ближневосточного корня, относится к самоубийству с осуждением, одна­ко, как и иудаизм, признает смягчающие обстоятель­ства. Корни этой не декларируемой, но практикуемой толерантности восходят к эллинистической эпохе и к философии стоицизма, утверждавшей, что смерть пред­почтительнее страданий и бесчестья. Исторический ис­лам вообще гораздо терпимее и снисходительней к чело­веку, чем историческое христианство, слишком озабо­ченное идеей власти и экспансии. Как писал В.Соловь­ев: "Ислам — это последовательное и искреннее византийство, освобожденное от всех внутренних противоре­чий. Он представляет собой открытую и полную реак­цию восточного духа против христианства, систему, в которой догма тесно связана с законами жизни, в кото­рой индивидуальное верование находится в совершен­ном согласии с политическим и общественным строем". Если мусульманский закон и порицает самоубийство, то не столько в силу религиозных установлений (хотя фор­мально они присутствуют), сколько из соображений че­ловечности — как противоестественный акт, которого следует всемерно избегать, хотя это, к сожалению, не всегда возможно. Если говорить о религиозном аспекте этого деяния, то, с точки зрения ислама, преступность суицида заключается в том, что человек смеет проти­виться своей судьбе, которая предопределена ему Алла­хом, и тем самым добровольно отказывается от Рая. На­казанием грешнику будет Ад, где ему придется вновь и вновь совершать свое злое деяние. В подтверждение при­водятся слова Пророка: "Человек умирает по воле Бога, согласно книге, в которой отмечен срок его жизни. Ког­да придет конец, он не сумеет ни замедлить, ни уско­рить его ни на одно мгновение".

Однако эти слова нельзя трактовать как прямой зап­рет самоубийства. Такого табу в Коране вообще нет. Иногда ссылаются на призыв из суры "Женщины": "О вы, которые уверовали! Не пожирайте имуществ ваших между собой попусту, если только это не торговля по взаимному согласию между вами. И не убивайте самих себя. Поистине, Аллах к вам милосерд!" (33/29). Но среди толкователей преобладает точка зрения, что "не убивай­те самих себя" здесь, вероятнее всего, означает "не уби­вайте друг друга". Вместе с тем в Коране есть по мень­шей мере два места, которые звучат как поощрение са­моубийства. В той же суре читаем: "А если бы Мы пред­писали им: "Убейте самих себя или выйдите из ваших обиталищ!" — то сделали бы это только немногие из них". (69/66). В суре "Корова", где пересказывается история пророка Моисея, говорится: "И вот сказал Муса своему народу: "О народ мой! Вы сами себе причинили несправедливость, взяв к себе тельца. Обратитесь же к вашему Творцу и убейте самих себя..." (51/54).

Как и в иудео-христианстве, в исламе религиозный запрет на самоубийство возник не сразу и опирается не на священный текст Книги, а на суждение толковате­лей и вероучителей. В хадисах, то есть посткоранских преданиях о словах и деяниях Пророка, можно найти недвусмысленные угрозы в адрес тех, кто совершает интихар (по-арабски это слово первоначально означало "самоумерщвление посредством взрезания горла", одна­ко позднее стало термином, обозначающим любой вид суицида). В одном из хадисов Пророк говорит: "Убивший себя железом будет до скончания века таскать на себе в аду орудие преступления. Отравившийся будет вечно пить свою отраву. Спрыгнувший с высоты будет вновь и вновь падать в самую бездну преисподни". Составитель одного из шести "проверенных" сборников сун­нитских хадисов Абу-Дауд (X век) повествует о том, как Мухаммед отказал в погребальных почестях самоубий­це. Приписывают Пророку и такие слова: "В старые вре­мена был некий человек, мучимый болезнью, которая истощила его терпение, и взял он нож, и перерезал себе запястье, и истек кровью до смерти. И сказал на это Гос­подь: "Раб мой ускорил свой конец, нет ему пути в Рай".

Однако в реальности мусульманские общины прояв­ляли снисходительность к самоубийцам и в погребении им не отказывали. Вопрос о том, можно ли читать по­гребальные молитвы над совершившими интихар, об­суждается и поныне. Что же касается мусульманского законодательства, то в нем вопрос о суициде затрагива­ется лишь косвенно: например, как быть с приданым женщины-самоубийцы, если брак еще не вступил в силу, или должен ли нести материальную ответственность че­ловек, вырывший колодец, если в этом колодце утопил­ся самоубийца.

Иногда политические убийства обставлялись так, что­бы смерть врага выглядела, как самоубийство: это не толь­ко спасало убийц от ответственности, но и бросало тень на жертву, поскольку для истинно верующего интихар почитался злодеянием и позором. Так произошло в Стам­буле в 1876 году, когда "новые османы", свергнувшие султана Абдул-Азиза, инсценировали его самоубийство. Арестованный падишах якобы перерезал себе артерию, подстригая бороду маникюрными ножницами. Такая бес­честная смерть должна была устранить со сцены неудоб­ную фигуру, а заодно подтвердить правильность реше­ния шейх-уль-ислама о низложении безбожника. К той же тактике прибегли очернители памяти вольнодумного багдадского поэта аль-Маарри (XI век), распустившие слух о том, что нечестивец якобы наложил на себя руки.

Поэтическая и новеллистическая традиция мусуль­манского Востока, склонная к цветистости и преувели­чению, романтизировала самоубийство, и сделало его одной из самых распространенных метафор в любовной лирике. Иногда к угрозе самоубийства прибегали даже ученые богословы. Известен случай, когда прославлен­ный суфий Абу'ль Хусейн аль-Нури потребовал от само­го Аллаха, чтобы Всевышний каким-нибудь, пусть даже небольшим чудом подтвердил святость своего раба, в противном случае угрожая наложить на себя руки.

Другой богослов, слепой Иса аль-Ираки из Дамаска, действительно совершил самоубийство (1206 г.), и горо­жане отказались молиться за грешника, однако колле­ги самоубийцы были более милосердны и проводили умершего молитвой.

В период наивысшего расцвета исламской культуры самые смелые из философов ставили под сомнение гре­ховность самоубийства. Писатель Абу Хайан ат-Таухи-ди (X век) и его ученики выдвинули концепцию, кото­рая была бы невообразимо дерзкой для средневекового христианства: жизнь человека имеет смысл, только если она добродетельна; недобродетельное же существование равносильно не-жизни, а стало быть, нет никакого гре­ха в том, чтобы добровольно оборвать жизнь неудачную и недостойную.

Примечательно, что в мусульманских странах, несмот­ря на сравнительно мягкое отношение к суициду, ре­альные случаи самоубийств во все времена происходили гораздо реже, чем в агрессивно антисуицидном христи­анском обществе. Эта тенденция еще заметнее в совре­менном мире. Разумеется, бросающийся в глаза пере­пад в статистике самоубийств (в среднем в 3-4 раза) меж­ду странами христианской и мусульманской культуры объясняется и другими факторами (прежде всего соци­альными и общекультурными), но все же факт остается фактом: из трех великих ближневосточных религий по­чему-то именно ислам побуждает человека цепче дер­жаться за свою жизнь.

Индуизм и буддизм.

Индуизм и буддизм, как и три религии, рассмотрен­ные выше, происходят от одного корня, но объединение их в одной главе объясняется не столько общим происхождением, сколько определенным сходством в трак­товке интересующей нас проблемы. Великие восточные конфессии в гораздо меньшей степени, чем иудаизм, ислам и особенно христианство, озабочены этической оценкой суицида и вообще не склонны рассматривать самоубийство как вопрос первостепенной важности. По­добное хладнокровие объясняется тем, что буддизм и индуизм по-иному относятся к смерти.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9