Хотя конечная цель жизни мира и скрыта от человека, тем не менее он, зная “дело бога”, понимает, что в этом он призван участвовать посредством увеличения любви или, как говорит Толстой, — установлением “царства божия внутри нас и вне нас”. Человек проникается сознанием, что он — орудие, которым, работает бог, и что его личное благо состоят в участия в этой работе.
Практическое средство для осуществления указанной цели Толстой видит в принципе “непротивления злу насилием”. Перелагая евангельские заповеди, он находит в них совершеннейшее выражение моральных норм, обязательных в любом обществе. Но центральным связующим положением этого кодекса, по его мнению, является принцип непротивления. Люди всегда понимали, что личное благополучие связано с благом других. Но они ошибочно думали, что проведение в жизнь этого закона можно достигнуть с помощью насилия, которое оправдывалось необходимостью возмездия за несоблюдение закона. Поэтому одни брали на себя исполнение возмездия и на этом развращались, другие повиновались и тоже развращались покорностью перед насилием власти. Такому удалению от норм истинной жизни содействовала и церковь, “но как огонь не тушит огня, так зло не может потушить зла. Только добро, встречая зло и не заражаясь им, побеждает зло”. Осуждая одинаково за насилие и правительство, и революционеров, Толстой дает следующие рекомендации практической этики: 1) перестать самому делать прямое насилие, а также и готовиться к нему; 2) не принимать участия в каком бы то ни было насилии делаемом другими людьми; 3) не одобрять никакого насилия.
Итак, религиозная антропология и выводимая из неё религиозная этика Толстого, составлявшая, собственно, стержень его общетеоретических воззрений, направлена главным образом к человеку и посвящена выяснению отношения людей к миру, человеческой природы, материальной и духовной жизни, цели и смысла человеческого существования. Этот круг вопросов издавна волновал человечество, и все крупные художники или мыслители прошлого так или иначе затрагивали ту область, которая для Толстого была единственно важной и которой он посвятил свой талант. Не найдя у своих предшественников удовлетворяющего ответа на эти вопросы, Толстой обратился к исследованию самой жизни в самых различных се проявлениях. Хорошо зная быт и нравы дворянской аристократии, городских низов и разоряющегося крестьянства, он нарисовал в своих художественных произведениях яркую, убедительную картину распада феодальной России. Однако, не сумев разобраться в сущности социальных противоречий, он, как часто бывает в таких случаях, стал искать спасения в религии. Слабость Толстого в теоретическом отношения легко обнаруживается в неопределенности и двусмысленности терминологии при определении даже таких коренных для него понятий, как “Бог”, “разум”, “душа”, “интуиция”, “смысл жизни”. Его теория строится не на логике, а скорее на чувстве, на психологическом восприятии.
Но как бы то ни было, Толстой — художник, мыслитель и проповедник был борцом против неправды, социально-политического угнетения и экономического неравенства. В этом смысле совершенно справедливо отметил В. Ф. Асмус, что толстовская религия была больше социальной критикой, чем догмой богословия. Такой же характер имеют и его взгляды на общество, в которых позитивная программа очень слаба, неубедительна, утопична, тогда как протестующий, обличающий голос гениального писателя приковал к нему внимание всего цивилизованного мира, а самодержавие, правящие классы и церковь видели в нем одного из самых опасных своих врагов.
“Социальная философия”
Социальные воззрения Толстого более прямо, чем его религиозно-этическое учение, отразили противоречия буржуазного общества и отчаянное положение крестьянских масс в период от реформы 1861 г. до революции 1905 г.
Толстому удалось создать правдивую картину ломки исконных устоев жизни, а именно, разорения помещичьих хозяйств и попыток дворян, вчерашних крепостников приспособиться к новым аграрным отношениям; обнищания обобранного реформой крестьянства; безысходного существования городских низов; чиновничьего грабежа; равнодушия и продажности власти бессилия честных представителей русского общества внести в жизнь, уродливость которой они хорошо сознавали, какое-нибудь разумное начинание; наконец, беспомощности революционеров народнического типа.
В процессе осмысления происходивших в России событий Толстой поставил и пытался разрешить целый ряд теоретических проблем применительно к области общественной жизни. Он стремился разобраться в законах общественного прогресса, выяснить различные тенденции капиталистических отношений вообще и в России в особенности; большое внимание он уделил проблеме государства и церкви, высказал свое отношение к революции; своеобразно рассмотрел вопрос о роли личности и народных масс в истории. Как мыслителя и как художника его, конечно, интересовала общественная роль науки, искусства и культуры вообще. И хотя названные социологические проблемы рассмотрены Толстым под углом зрения все той же концепции смысла жизни, тем не менее, в его суждениях содержится немало оригинальных мыслей, своеобразных подходов и глубоких наблюдений.
Затронутые Толстым практические и теоретические вопросы социальной жизни были одинаково близки всем направлениям русской общественной мысли второй половины XIX в. Поэтому он органически вписывается в историю теоретических исканий, начиная от Радищева и декабристов и кончая марксизмом. В той или иной степени его искания перекликаются с взглядами славянофилов и неославянофилов, с теориями революционных демократов-шестидесятников и народников. Подобно славянофилам, Толстой отрицал западную цивилизацию, воспевал патриархальную старину и приписывал идеализированному им народу религиозность и смирение. Увлекаясь Герценом, Толстой особенно ценил у него разоблачительную критику российских порядков, а в Чернышевском видел последовательного защитника угнетенного крестьянства, хотя и не одобрял склонность последнего к “крайним мерам” и пропаганду социализма. В деятельности и во взглядах Толстого можно обнаружить народнический элемент. Он по-своему “ходил в народ”. Трудно говорить о прямых влияниях, но у Толстого и у народнических теоретиков встречается поразительное сходство в трактовке прогресса и его двойственности в отношении к имущим и неимущим (Лавров), в понимании проблемы “разделения труда” (Михайловский), в отношении к государству и официальной наук (Бакунин).
Еще в начале 60-х годов Толстой в статье “Прогресс и определение образования” с большим сомнением высказался о возможности существования общих законов истории, а за понятием прогресса отказался признать какую-либо значимость. “Прогресс вообще, во всем человечестве, есть факт недоказанный и несуществующий для всех восточных народов, и потому сказать, что прогресс есть закон человечества, столь же неосновательно, что сказать, что все люди бывают белокурые, за исключением черноволосых”. Тогда же он обратил внимание на то, что прошедшее является основанием для будущего, но часто как раз наоборот — преградой для него, что благосостояние людей меняется, причем неравномерно в отношении к разным слоям общества. Следуя Руссо, Толстой ставит вопрос так, что вообще должно считать благосостоянием — улучшение ли путей сообщения, распространение книгопечатания, освещение улиц, увеличение богаделен или первобытное богатство природы с ее лесами, дичью, рыбой, физическим развитием человека, чистотой нравов и т. п. Одни люди за прогресс принимают увеличение материальных удобств, другие — совершенствование социального устройства, третьи — рост науки, культуры и искусства, нравственности, равенства и свободы и т. д. А это значит, что “человек, который бесстрастно будет относиться ко всем сторонам жизни человечества, всегда найдет, что прогресс одной стороны всегда выкупается регрессом другой стороны человеческой жизни”. Прогресс был бы благом, если бы выгоды его бесспорно перевешивали невыгоды. Но на деле все обстоит иначе.
На такой абстрактной постановке вопроса о прогрессе и его противоречиях Толстой задержался ненадолго. Следующим шагом было соотнесение благ цивилизации и культуры, включая сюда и науку, с уровнем жизни и потребностями народных масс. Будучи знакомым с положением трудящихся на Западе, но особенно хорошо зная его в России, Толстой справедливо говорил о том, что материальные удобства жизни, техника, наука, искусство чужды и непонятны народу, задавленному повседневной нуждой, и воспринимаются им как нечто ненужное и враждебное. В полном согласии с Лавровым, хотя, вероятно, независимо от последнего, Толстой утверждал, что прогресс коснулся привилегированного меньшинства, которое пользуется достижениями цивилизации за счет огромного большинства, составляющего девять десятых населения. Но если революционер Лавров на историю смотрел оптимистически, Толстой, далекий от социализма, делал противоположные выводы, приходя к отрицанию прогресса и к идеализации патриархального быта. По его мнению, все изобретения и научные открытия вредны уже потому, что помогают богатым укреплять положение и еще успешнее эксплуатировать народ. Отвергая все современные ему точки зрение на прогресс, Толстой соответственно своим религиозно-этическим убеждениям утверждал, что общий закон истории и собственно прогресс всегда остается личным внутренним сознанием.
В критике официальной культуры и особенно науки Толстой во многом сближается с Бакуниным, который тоже считал их лицемерными и враждебными народу, поскольку они служат интересам буржуазного общества. Но у Толстого критика как материальных, так я духовных ценностей переросла критику культуры эксплуататорского общества и превратилась в отрицание культуры и науки в их собственном содержании и значении.
Отражательное отношение к культуре Толстого прямо связано с его взглядом на характер производственных отношений современного ему общества, несостоятельность которого он выводит из разделения труда. Вопреки всем выводам экономической науки Толстой с позиций патриархального крестьянства отвергал капиталистическую кооперацию на том основании, что она предполагает специализацию производителей по выполнению определенных производственных функций. По его мнению, каждый человек должен личным трудом обеспечивать все свои бытовые и хозяйственные, материальные и духовные потребности. В противном случае нарушается нормальное развитее и функционирование личности, возникает однобокое совершенствование либо физических, либо умственных способностей, что пагубно сказывается на обществе в целом. Но с особой настойчивостью Толстой возражал против разделения труда на физический и умственный, усматривая в этом крайнее проявление социального неравенства, более того, он, по существу, отождествлял противоположность труда физического и умственного с противоположностью между бедностью и богатством, между трудящимися и собственниками. Разделение труда, по словам Толстого, есть в действительности перенесение всех общественных тягот на простой народ для того, чтобы привилегированные классы могли вести праздный образ жизни.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5
