Интересно, возможно ли считать революцию 1905 г. – "старой". У Бердяева кризис
интеллигенции и первая революция неразрывно связаны, а так же в своих рассуждениях об
этом событии он продолжает говорить о главенстве личности над обществом. Думается, что
будет не лишнем привести его слова полностью: " Малую революцию 1905 года я пережил
мучительно. Я считал революцию неизбежной и приветствовал ее. Но характер, который она
приняла, и ее моральные последствия меня оттолкнули и вызвали во мне духовную реакцию.
После этой, не вполне удавшейся, революции, в сущности, кончился героический период в
истории русской интеллигенции. Традиционное миросозерцание революционной
интеллигенции с аскетическим суждением сознанием, с моральным ригоризмом, с
религиозным отношением к социализму, расшаталось, и в некоторых кругах интеллигенции и полуинтеллигенции в результате разочарования революцией началось настоящее моральное разложение. Мне трудно вполне принять какую-либо политическую революцию потому, что я глубоко убежден в подлинной революционности личности, а не массы и не могу согласиться на ту отмену свобод во имя свободы, которая совершается во всех революциях. Я определил свою позицию выражением, которое Брандес употребил относительно Ницше: аристократический радикализм. Но это значит, что мое подлинное дело есть революция духа, а не политики". (стр. 136)
Прежде, чем начать разговор о революции 1917 года нужно подумать, что для Бердяева
являлось главным в Сути, в основе любых переворотов, революций. Можно, наверное,
говорить о наличии особых людей готовых к тому, чтобы дать новый порядок, обеспечить
прекрасное, безмятежное существование, и о наличии большего количества людей, которые
отдадут самое высшее, что у них есть – свободу. Вспомнилась "Легенда о Великом
Инквизиторе" – великое творение гения Ф. М. Достоевского, своего рода пророчество.
Бердяев высоко ценил ее. Ведь, " любовь к порядку, а не к свободе – вот главная тенденция
человеческой истории. Одно из ее проявлений – коммунизм. Его коллективизм так же
угнетает личность, так же враждебен ей, как и любой коллективизм.
В коммунистическом обществе личность ценится не по своим индивидуальным достоинствам, а по принадлежности к классу.
Особенности " русского коммунизма " состояли, по мнению Бердяева, только в том, что его
питающей почвой стали народные надежды на осуществление царства Божьего на Руси да
жестокие методы подавления личности, унаследованные от самодержавно-полицейского
государства и практики революционных партий. Осмысление опыта революций вынудило
Бердяева придти к выводу, что массы не знают ответственной свободы, а революционные
социальные перемены только упрочивают зло мира. Подлинная революция – это революция
духа, говорил Бердяев. То же, что мы зовем революцией, на деле есть бунт, контрреволюция,
потому что свобода духа в ней угнетена".
Русская революция.
"В статье, написанной в 1907 году и вошедшей в мою книгу "Духовный кризис
интеллигенции", я довольно точно предсказал, что когда в России настанет час настоящей
революции, то победят большевики. Я не представлял себе, как слишком многие другие, что
большая революция в России будет торжеством свободы и гуманности. Я задолго до
революции 1917 года писал, что эта революция будет враждебна свободе и гуманности.
Таков трагизм русской исторической судьбы". (стр. 136)
Обычно историки (марксисты в большей мере) страдают некой однополярностью; возлагая
ответственность за происшедшее на один из классов (хотя мне более правильным кажется
термин "социальная прослойка"), в зависимости от эпохи: виноваты то удельные князья, то
бояре, то министры и т. д. Гораздо правильней тот подход, который рассматривает и
оценивает степень "участия" тех или иных социальных слоёв. Несомненно, что касается
революции, то подходов, как известно, много. Бердяев же утверждает следующее:"Ответственны за революцию все, и более всего ответственны реакционные силы старого режима. Я давно считал революцию в России неизбежной и справедливой. Но я не представлял себе ее в радужных красках. Наоборот, я давно предвидел, что в революции
будет истреблена свобода и что победят в ней экстремистские и враждебные культуре и
"духу" элементы. Я писал об этом, но мало кто соглашался со мной. Наивным и смешным
казалось мне предположение гуманистов революции о революционной идиллии, о
бескровной революции, в которой наконец обнаружится доброта человеческой природы и
народных масс. Революция есть тяжелая болезнь, мучительная операция больного, и она
свидетельствует о недостатке положительных творческих сил, о неисполненном долге. Я
сочувствовал "падению священного русского царства" (название моей статьи в начале
революции), я видел в этом падении неотвратимый процесс развоплощения изолгавшейся
символики исторической плоти. Мне близки были взгляды Карлейля на революцию. Старая
историческая плоть России, называвшаяся священной разложилась, и должна была явиться
новая плоть. Но это еще ничего не говорит о качестве этой новой плоти. Русская революция
стояла под знаком рока, как и гитлеровская революция в Германии, она не была делом
свободы и сознательных актов человека ". (стр. 220-221)
Бердяев говорит о том, что революция не сколько была запланирована и запущена жестокой
рукой по заранее подготовленному плану ( без тени иронии; я поставил кавычки), а сколько,,
выражаясь словами самого философа "подтвердила горькость русской судьбы". Революцию
Бердяев считал преждевременной и вышедшей из общего кризиса Российской империи,
главным образом из войны.
"Несчастье ее было не в том, что она была преждевременной, а в том, что она была
запоздалой. Характер русской революции определился тем, что она была порождением
войны. Есть что-то безрадостное в революции, происшедшей из войны. В России целое
столетие подготовлялась революция, происходили разного рода революционные движения.
Но непосредственно революция не была подготовлена.
Самодержавная монархия не столько была свергнута, сколько разложилась и сама пала … Большевики не столько непосредственно подготовили революционный переворот, сколько им воспользовались. Я всегда чувствовал не только роковой характер революции, но и демоническое в ней начало". (стр. 221)
Бердяев подтверждает неизбежность революции:"И я сознал совершенную неизбежность
прохождения России через опыт большевизма. Этот момент внутренней судьбы русского
народа, экзистенциальная ее диалектика. Возврата нет к тому, что было до большевистской
революции, все реставрационные попытки бессильны и вредны, хотя бы то была реставрация принципов февральской революции". (стр. 223)
Внутри коммунизма.
" В течение пяти лет я прожил в советском коммунистическом строе, и все эти пять лет я
отличался моральной непримиримостью. Могу сказать, что за это трудное время я никогда не изменял себе". ( стр. 224)
Что же казалось, точнее, было для Бердяева самым страшным, самым тяжелым. Читая труд, я понял, что самое ужасное для философа, было изменение в людях."Повторяю, что перевоплощение людей – одно из самых тяжелых впечатлений моей жизни. Я видел эти перевоплощения и в революционерах, занявших видное положение в советской
власти. Вспоминаю о Х., которого я хорошо знал, когда он был в революционном подполье.
Он мне казался очень симпатичным человеком, самоотверженным, исключительно преданным своей идее, мягким, с очень приятным, несколько аскетического типа лицом. Жил он в очень тяжелых условиях, скрывался от преследований, голодал. В нем было что-то
скорбно-печальное. Этого человека, которого хорошо знали Л. и Ж. и в прежнее время Л.
даже очень помогала ему бежать из Сибири, совершенно нельзя было узнать в советский
период. По словам видевшей его Ж., у него совершенно изменилось лицо. Он разжирел,
появилась жесткость и важность. Он сделал советскую карьеру, был советским послом в
очень важном месте, был народным комиссаром. Перевоплощение этого человека было
изумительно. Это очень остро ставит проблему личности. Личность есть неизменное в
изменениях. В стихии большевистской революции меня более всего поразило появление
новых лиц с небывшим ранее выражением. Произошла метаморфоза некоторых лиц, раньше
известных. И появились совершенно новые лица, раньше не встречавшиеся в русском народе. Появился новый антропологический тип, в котором уже не было доброты, расплывчатости, некоторой неопределенности очертаний прежних русских лиц. Это были лица гладко выбритые, жесткие по своему выражению, наступательные и активные. Ни малейшего сходства с лицами старой русской интеллигенции, готовившей революцию. Новый антропологический тип вышел из войны, которая и дала большевистские кадры. Это тип cтоль же милитаризированный, как и тип фашистский". (стр. 224-225)
Любопытно, что Н. А. Бердяев, говоря о времени царской России, пишет по сути о том же
самом: "В функциях все люди преображались в сторону полузвериную. Жандармский
генерал Н. делал визиты моим родителям, был любезен при встрече со мной. Но совершенно
другой вид у него был, когда его видели в тюрьме и при допросах".
Итогом этих рассуждений, я думаю, является мысль Б., приведенная уже в 10 главе. "Мне
пришлось в моей жизни видеть крушение целых миров и нарождение новых миров. Я видел
необычайные трансформации людей, первые делались последними, последние делались
первыми". Остается лишь добавить, что самое страшное время в истории – это когда
протекает описанный процесс.
К самому явлению коммунизма и революции 1917 г., философ относится весьма интересно: с одной стороны, он говорит о всех ужасах "русского коммунизма", с другой винит в
революции старый режим.
"В коммунистической атмосфере было что-то жуткое, я бы даже сказал, потустороннее.
Катастрофа русской революции переживалась мистически, чего совсем нет в катастрофе
французской. С моей стороны была большая активность, хотя и не политического характера.
В это необыкновенное время были хорошие отношения между людьми, чего совсем не было
в эмиграции. С коммунизмом я вел не политическую, а духовную борьбу, борьбу против его вражды к духу. Я менее всего был реставратором. Я был совершенно убежден, что старый мир кончился и что никакой возврат к нему невозможен и нежелателен. От эмиграции и ее
Страницы: 1, 2, 3
