Было бы слишком просто связывать подобные трудности только с положением дел в физике и. в частности, в теории элементарных частиц. Возможно, что положение дел можно было бы в этом случае исправить. И в самом деле, некоторые ученые сохраняют надежды на то, что физика столкнулась с чисто техническими проблемами, которые можно будет рано или поздно преодолеть, либо сконструировав более точные приборы, либо создав новую теорию. позволяющую такое описание взаимодействия частиц, при котором «наблюдатель» окажется в нем излишним элементом.
Методологическая позиция многих физиков и философов XX в., таких, как Н. Бор, В. Гейзенберг, Дж. фон Нейман и др., определялась особенностями развития квантовой механики. Ее важнейшим открытием стала двойственная природа субатомных частиц. То обстоятельство, что электрон и другие микрообъекты выступают и как частицы, и как волны, нарушало логику классической науки, требовало взаимоисключающих описаний. Принцип дополнительности разрешал это противоречие, по Бору, возникшее в результате неконтролируемого взаимодействия между частицей и прибором, которым оснащен наблюдатель. Отсюда следовал достаточно обоснованный вывод, что измерительные процессы в микромире не могут быть контролируемы и полностью сведены к физическому взаимодействию. Н. Бор в этой связи пишет, что «речь идет по существу о возмущении в смысле влияния на самые условия, определяющие возможные типы предсказаний будущего поведения системы».
Еще более радикальную, по сути, субъективную позицию занимали А. Эллингтон, Э. Шредингер и др., утверждавшие, что содержанием истины выступают главным образом ощущения и идеи субъекта, участвующего в познавательной деятельности. Эддингтон, в частности, писал: «Мы выстроили спиритуалистический мир и мир символов, взяв их из нашей собственной личности, так же как мы выстроили научный мир из метрических символов математики. Физическая величина есть числовая мера мирового соотношения, выраженного на каком-то условном языке. Мы не можем утверждать, верен или не верен этот условный язык или что числовая мера реальна или нет. Мы только требуем, чтобы числовые значения были теми, которыми все пользуются». С его точки зрения характер всех или, во всяком случае, многих научных фактов, а также законов природы определяется если не природой человека то инструментарием, используемым наукой. Шредингер утверждал, что «одни и те же элементы используются для того, чтобы создать как внутренний (психологический), так и внешний мир... субъект и объект едины». Невозможно найти абсолютную истину в мире физических явлений. Остается удовлетвориться лишь игрой вероятности.
Но «Бог не играет в кости», — отвечал на это А. Эйнштейн. До конца жизни он был убежден, что рано или поздно не без помощи Бога будет создана модель «последней реальности, охватывающая и микромир». «Наука,— писал он,— занимается рассмотрением того, что не ограничено отдельной личностью, является внеличностным человеческим миром истин. Религия постигает эти истины и устанавливает их связь с нашими более глубокими потребностями, наше индивидуальное осознание истин приобретает общую значимость. Религия наделяет истины ценностью, и мы постигаем истину, ощущая свою гармонию с ней».
Объект познания, но Эйнштейну, — это не сама вещь, а совокупность некоторых образов, которые к самой вещи имеют опосредованное отношение. Вера в существование внешнего мира, независимого от воспринимаемого субъекта, лежит в основе всего естествознания, но поскольку чувственное восприятие дает лишь опосредованную информацию о нем, мы можем охватить физическую реальность только путем рассуждений. Порядок в объективном мире и в бытии человека достигается посредством тех понятий, которые мы создаем. Поэтому единственным критерием истины может быть лишь конечный успех научных теорий, объясняющих и прогнозирующих события. Этот порядок определяется общепринятым теоретическим контекстом. Результаты нашего опыта контролируют этот порядок и позволяют соблюдать его. Стохастическая (статистическая) реальность бытия приспосабливается к человеческому порядку бытия или «раскрывает его в себе». Однако бесконечность мироздания всегда ставит под сомнение любые попытки разума претендовать на всеобщий характер этих правил, поскольку они не могут быть оправданы ни природой разума, ни как-либо иначе.
Концепция Эйнштейна в XX в. постоянно находила своих более или менее ортодоксальных сторонников. Так некоторые аргументы Эйнштейна переросли в гипотезу о наличии «скрытых переменных», которые будто бы управляют сменой вероятных состояний мира. Но вопреки многолетним ожиданиям найти экспериментальные подтверждения наличия «последней реальности» надежды не оправдываются, хотя поиски их представляются небессмысленными. Опираясь на эту гипотезу, X. Эверетт, Дж. Уилер и П. Грэхем предложили весьма экзотическую модель Вселенной, в которой она выступает в различных вероятностных вариантах. Наша Вселенная в данной модели находится в суперпространстве, где мы вовсе не одиноки. Вероятное множество миров, существующих в разных континуумах, возникают всякий раз заново по мере «коллапсирования» старых вселенных.
Еще больше «обострил» ситуацию Дж.С. Белл, который в 60-е гг. прошлого века доказал, что если мы исходим из наличия объективной реальности и полагаем, что квантовые уравнения соответствуют (изоморфны) Вселенной, то следует признать, что между любыми двумя и более частицами возможна «нелокальная» связь. Белл тем самым лишь «заострил» мысль, высказанную уже Бором о существовании «нелокальных связей», означающих корреляцию, заменяющую классическое понятие причинности.
Это в то время, когда все классические теории, включая и концепцию Эйнштейна, исходили из того, что корреляции любых элементов Вселенной предполагают наличие «внутренних» локальных (биологических, механических и др.) связей.
Подобную нелокальную корреляцию можно понять как «информацию без перемещения». Но именно такой подход позволяет математически обосновать в рамках квантовой механики одну из наиболее древних идей человечества о единстве макро- и микромира — антропный принцип.
Ведущие космологи нашего времени убеждены, что, изменив любую из важнейших физических констант Вселенной хотя бы на 0,01%, мы получили бы мир, в котором человек не смог бы появиться. Так называемая «сильная версия» антропного принципа (Дж. Уилер) утверждает, что мы «выбрали» эту Вселенную (или «выжили» в ней) при помощи некоторой «самонаводки» на уровне ядерных процессов и экспериментов. Появившаяся «модель» жизни беспрестанно совершала на некотором субъективном уровне «нелокальное» путешествие в континууме. Здесь она не раз «пересекала» Большой взрыв в плане «информации без перемещения». Таким образом осуществлялась «тонкая настройка» мироздания и самого Большого взрыва, равно как и плана нашего бытия. Вселенная постепенно превращалась в «антропную», в которой могут и должны существовать люди.
В таком случае не нужен никакой сверхъестественный Конструктор. Уилер проводит мысль о том, что не Дух и Разум, связанные с этой информационной цепью, а только ядерные эксперименты способны влиять на частицы, настраивающие Большой взрыв на создание нашего мира. Вселенная, по Уилеру, как бы конструируется наблюдателем. Можно по крайней мере утверждать, что реальность сама по себе не сконструирована либо сконструирована характером практики. «Не только человек - пишет Уилер,— адаптирован во Вселенной. Сама Вселенная адаптирована к человеку».
В представлении о Вселенной, основывающейся на «антропном принципе», как мы видим, серьезная роль в формировании квантовой реальности отводится ментальным «параметрам» человека, его творческому началу. Не случайно, что почти одновременно с квантовой физической теорией формируется трансакционная психология, пытающаяся экстраполировать квантовые идеи на область психологии. Ее основатель А. Эймс утверждает, что человеческое восприятие событий не ограничивается пассивными реакциями, а проявляется в творческих трансакциях, активно перерабатывая впечатления от окружающего мира. Каждый новый прибор, создаваемый для научных экспериментов, создает свою модель мира. Точно так же, полагает он, каждая нервная система создает свой окружающий мир.
Р. Уилсон утверждает, что человек формирует у себя «самоосуществляющиеся ожидания», т.е. организует свои восприятия внешнего мира в такую модель, которая призвана соответствовать нашим представлениям о реальности.
В течение XX столетия ломка классических образцов научного познания вызвала, как уже отмечалось, негативное отношение к метафизике объективности, идущее от Маха и Авенариуса, направила философию науки в колею аналитической философии и позитивизма. Логический анализ языка науки стал определяющей идеей логического позитивизма, философской лингвистики и других направлений, создавших общий и довольно мощный поток аналитической философии. У истоков этого течения стоял Б. Рассел, который еще в начале века выступил с программой логического анализа базовых предложений науки, с которого, по его мнению, должна начинаться любая философия. Это направление мысли поддержал и Г. Фреге.
Неадекватность «метафизических» рассуждений, по мнению Рассела, имела причиной логико-семантические ошибки. Чтобы избежать их, необходима была «грамматика», анализирующая предложения научного языка, но настолько «философская», чтобы открывать формы и элементы, образующие любую реальность, причем без различия между выявленной формой предложений и изучением самой реальности.
Рассматривая вопрос о природе аналитического знания, Фреге полагал, что логический вывод может базироваться только на такого рода суждениях, где признание истинности есть объективный процесс, характеризующий форму выражения мысли. Их усилия по созданию строгой логики научного знания продолжил Л. Витгенштейн. Он поставил перед собой задачу окончательно вывести философию науки за пределы традиционной онтологии и гносеологии, полагая, что она должна быть полностью автономна. Логика же призвана создавать некоторую систему записи знаков, которую можно было бы противопоставить обыденному языку. Поскольку природа знаков предполагает их обязательное отношение к обозначаемому, в логике выражается способность познания действительности, с помощью которой мы получаем априорное знание, создаем возможность систематического единства знания.
Так или иначе, освобождаясь от «гносеологии», это движение мысли (философии) добивается наделе полного исключения субъекта из аналитического описания языка науки. Одновременно исключаются и все ценностные (и оценочные) компоненты. Все это заменено логикой в качестве своего рола рациональной формы этики. В науке остается лишь то, что можно верифицировать или аналитически описать.
Вопреки имеющим место в марксистской философии негативным оценкам этого направления, которые нет смысла здесь воспроизводить, это движение мысли имело немалое значение для философии науки вообще и теории истины в частности уже хотя бы потому, что решение вопроса об истинности знания приобрело более точный характер. Вопрос об истинности был поставлен не в отношении знания вообще, а применительно к отдельным аспектам знания — предложениям и теориям. «Фактуальные утверждения», будучи этими элементарными, базисными предложениями, позволяют получить истинное значение всех прочих, выводящихся из них с помощью логических операций.
Страницы: 1, 2, 3, 4
