1. Понятие космоса в античной философии и русской философии к. 19 –нач.20вв.
2. Т.Кун о критериях научности
Список использованной литературы
Космос – термин древне – греческой философии для обозначения мира как структурно организованного и упорядоченного целого [8, с. 281].
Впервые космос как "мирострой" был засвидетельствован около 500 до н.э. во фрагментах Гераклита, затем прочно входит в натурфилософский лексикон досократиков (Парменид, Эмпедокл, Анаксагор, Демокрит).
Древне – греческое восприятие космоса (особенно у Платона и Аристотеля) как предельной полноты бытия, как эстетически прекрасного, совершенного и невинного существа составляет историческую антитезу иудео – христианской концепции "ущербности" природы как результата грехопадения.
у Аристотеля в трактате "О небе" с термином космос конкурирует термин "небо", окончательно уступающий место космосу, начиная с эпохи эллинизма. У Платона в диалоге "Тимей" исходным понятием является "демиург" - устроитель космоса, создающий его по определенному образцу. Космос возникает по Платону из смеси идей и материи, демиург создает мировую душу и распространяет эту смесь по всему пространству, которое предназначено для видимой вселенной, разделив его на стихии – огонь, воду, воздух и землю. Вращая космос, он округлил его, придав ему наиболее совершенную форму – сферы. Соответственно гармоническим математическим соотношениям он преобразовал орбиты планет и небо неподвижных звезд. Результат – космос как живое существо, одаренное умом. Космос един, ибо единому прообразу, которому подражает бог, творя мир, должен соответствовать и единственный, прекраснейший мир, который состоит из демиурга (божественный ум), мировой души и мирового тела [3, c.177].
Таким образом, античный космический строй мира, возведенный Платоном к философскому сознанию и заключавший в себе почти все начала новоевропейской рациональности, был основан на древнегреческой мифологии.
Иная ситуация сложилась к началу промышленной революции нового времени. Она потребовала других основ, нового пантеона и новой "мифологии".
Русский космизм на рубеже веков был одной из основательных попыток человеческого разума познать самого себя и постичь свое истинное место и призвание, излечиться от недуга сциентизма и повернуться лицом к человеческим ценностям. Он воплотил в себе многие родовые черты российской мысли, выросшей на почве "греко-православных представлений, в свою очередь во многом заимствованных у античности, но в основе лежали выводы теоретического рассудка: законы и формулы, логические конструкции и числа, идеализации механики и математики. В сущности, создавался новый "механический миф" европейского человека, вступившего с природой в орудийные отношения принципиально иного уровня. [2, с. 12].
В отличие от чувственно-материального, самодостаточного и завершенного во всех своих частях космоса Платона и Аристотеля, новый космос имел ряд принципиальных особенностей.
Несмотря на "частичный возврат к греческому отношению к телу" и "преодоление отвлеченного спиритуализма, противополагавшего дух телу и видящего в теле враждебное духу начало, русский космизм остался верен православному персонализму и даже усилил эту линию (Н. Бердяев, Л. Карсавин).
Русский космизм в отличие от античного космоса, который был одним из лучших миров, гармоническим и прекрасным, видел мир в развитии и становлении, его космос эволюционен и историчен — это 8-й день творения, осуществляемый человеком в соавторстве с Творцом.
Русский космизм не отменяет апокалипсис, но он развивает свою идею наступления Царства Божия не через смерть, а через преображение тварного мира, он возделывает поле понимания между религией, наукой и искусством, между физикой и метафизикой, знанием о природе и человеке.
Первоначально Т.Кун останавливается на вопросе о характеристике добротной научной теории. Среди набора совершенно обычных ответов он выбирает пять.
1. Точность - теория должна быть точной: следствия, дедуцированные из теории, должны обнаруживать согласие с результатами существующих экспериментов и наблюдений.
2. Непротиворечивость - теория должна быть непротиворечива, причем не только внутренне или сама с собой, но также с другими принятыми теориями, применимыми к близким областям природы.
3. Область приложения - теория должна иметь широкую область применения, следствия теорий должны распространяться далеко за пределы тех частных наблюдений, законов и подтеорий, на которые ее объяснение первоначально было ориентировано.
4. Простота (это тесно связано с предыдущим) - теория должна быть простой, вносить порядок в явления, которые в ее отсутствие были бы изолированы друг от друга и составляли бы спутанную совокупность.
5. Плодотворность - это менее стандартная, но весьма важная для реальных научных решений характеристика - теория должна быть плодотворной, открывающей новые горизонты исследования; она должна раскрывать новые явления и соотношения, ранее остававшиеся незамеченными среди уже известных.
Все эти пять характеристик - стандартные критерии оценки адекватности теории. Тем не менее, перед теми, кто использует эти критерии, регулярно возникают два вида трудностей: каждый в отдельности критерий смутен: исследователи, применяя их в конкретных случаях, могут с полным правом расходиться в их оценке; используемые вместе, они время от времени входят в конфликт друг с другом.
Первый критерий, который рассматривает Кун – это точность, под которой он подразумевает не только количественное согласие, но и качественное. В конечном счете из всех характеристик она оказывается наиболее близкой к решающей частично потому, что от нее зависят объяснительная и предсказательная силы, составляющие такие критерии, которыми ученые не склонны поступиться. Он замечает, что теории не всегда могут быть различены в терминах точности, приводя в примеры систему Коперника, которая не была точнее, чем система Птолемея, пока она не была более чем через 60 лет после смерти Коперника коренным образом пересмотрена Кеплером [5, 131].
Одна теория лучше пригнана к опыту в одной области, другая в другой. Чтобы произвести выбор между ними на основании точности, ученый должен решить, в какой области точность более важна. Каким бы важным ни был критерий точности, но он редко (или никогда) является достаточным критерием выбора теории.
Другие критерии также функционируют, но они не закрывают вопроса. Для иллюстрации этого утверждения Кун останавливается на двух - непротиворечивости и простоте, ставя вопрос, как они функционировали в ходе выбора между гелиоцентрической и геоцентрической системами. Как астрономические теории Птолемея и Коперника были внутренне непротиворечивы, но их отношение к родственным теориям в других областях знания было различным. Стационарная Земля, помещенная в центре, была существенным компонентом общепризнанной физической теории, компактного скопища доктрин, объяснявших, кроме всего прочего, как действует водяной насос, как падают камни, почему облака медленно движутся по небесам. Гелиоцентрическая астрономия, предполагающая движение Земли, была несовместима с существовавшими тогда научным объяснением этих и других земных явлений. Следовательно, критерий непротиворечивости высказывался в пользу геоцентрической традиции.
Простота, однако, тогда покровительствовала Копернику, правда, когда она оценивалась совершенно специальным способом. Если, с одной стороны, две системы сравниваются с точки зрения того реального вычислительного труда, который надо вложить, чтобы предсказать положение планеты в некоторый момент времени, то они оказываются в сущности эквивалентны. Такие вычисления как раз и делались астрономами, и коперниковская система не располагала какими-либо методами, позволяющими уменьшить их трудоемкость. В этом смысле она не была проще птолемеевской. Однако если, с другой стороны, вопрос возникал о сложности математического аппарата, требуемого не для того, чтобы дать количественное объяснение деталей перемещения планет, а лишь для того, чтобы качественно объяснить важные свойства этого движения - ограниченные элонгации, попятные движения и тому подобное, то Коперник предполагал только одну окружность на планету, а Птолемей две. В этом смысле теория Коперника была проще, и этот факт был жизненно важен для Кеплера и Галилея и, таким образом, для грандиозного триумфа коперниканства. Но этот смысл простоты не был единственным и, более того, он не был наиболее естественным для профессиональных астрономов, тех, кто, собственно, и занят расчетами положения планет [2, 118].
Трудности в применении стандартных критериев выбора типичны и они встают в ситуациях науки XX в. не менее явственно, чем раньше.
Другие факторы, влияющие на выбор, лежат вне пределов науки. Например, предпочтение, отданное Кеплером коперниканству, протекало частично из его вовлеченности в неоплатонические и герменевтические движения его времени, немецкий романтизм предуготовлял тех ученых, которые оказались под его влиянием, к признанию и принятию закона сохранения энергии; общественная мысль Англии XIX в. подобным же образом сделала доступным и приемлемым дарвиновское понятие борьбы за существование.
Кроме того, в качестве факторов выступают индивидуальные особенности ученых. Некоторые ученые более, чем другие, склонны к оригинальности и соответственно более настроены рисковать, некоторые же предпочитают более широкие объединяющие теории точным и детальным решениям задач в относительно узкой области.
1. Бакина В.И. Соотношение макрокосмоса и микрокосмоса в ранней древнегреческой философии// Вестник Московского университета серия 7: философия, № 5, 2000
2. Бальдуров Э.А. Русский космизм: философия, наука и поэзия// Гуманитарные науки в Сибири, № 4, 1995
3. Богомолов А.С. Античная философия, М., 1999
4. Дьяконов А.В. Русский космизм// Свет. Природа и человек, № 5, 1997
5. Мартишина Н.И. Философия, Ч.2, Омск, 2002
6. Наука и сотворение мира// Курьер Юнеско, № 5, 2001
7. Радугин А.Философия, М., 2001
8. Философский энциклопедический словарь, М.1983
