Такое понимание критерия истинности полно глубокомыслия. Оно опирается на веру в силу логики нашего мышления, достовер­ность восприятия им реальности. На этом во многой построен наш опыт. Это сильная позиция в борьбе против всякого рода блужда­ний разума в потемках вымышленного. Очевидность ощущаемого и мыслимого играет не последнюю роль в установлении истины, но не может, однако, служить единственным ее критерием.

Время «развенчало» многие некогда казавшиеся вполне оче­видными и ясными истины. Вроде бы, что может быть более ясным и очевидным, чем неподвижность Земли. И тысячелетиями челове­чество нисколько не сомневалось в этой «непреложной истине». Ясность и очевидность — субъективные состояния сознания, за­служивающие всякого уважения за свою огромную жизненную зна­чимость, но они явно нуждаются в опоре на нечто более «прочное».

Несомненно, психологически важны не только ясность и оче­видность мыслимого, но и уверенность в его достоверности, Однако и эта уверенность не может служить критерием истиннос­ти. Уверенность в истинности мысли способна роковым образом ввести в заблуждение.

Выдвигался и такой критерий истины, как общезначимость:

истинно то, что соответствует мнению большинства. Разумеется, и в этом есть свой резон: если многие убеждены в достоверности тех или иных принципов, то это само по себе может служить важной гарантией против заблуждения. Однако еще Р. Декарт заметил, что вопрос об истинности не решается большинством голосов. Из ис­тории науки мы знаем, что первооткрыватели, отстаивая истину,'' как правило, оказывались в одиночестве. Вспомним хотя бы Копер­ника: он один был прав, так как остальные пребывали в заблужде­нии относительно вращения Земли вокруг Солнца. Смешно было бы ставить на голосование в научном сообществе вопрос об истин­ности или ложности того или иного утверждения.

В некоторых философских системах существует и такой Крите-' рий истины, как принцип прагматизма, т.е. теории узкоутилитар- ;

ного понимания истины, игнорирующего ее предметные основания i и ее объективную значимость. «Истиной прагматизм признает то, — и это единственный его критерий истины — что лучше всего «работает» на нас, ведет нас, что лучше всего подходит к каждой части жизни и соединимо со всей совокупностью нашего опыта, причем ничего не должно быть упущено. Если религиозные идеи выполняют эти условия, если, в частности, окажется, что понятие о Боге удовлетворяет им, то на каком основании прагматизм будет отрицать бытие Божие...». Некоторые ученые полагают, что выбор той или иной концеп­ции диктуется не тем, что полученные с ее помощью результаты подтверждаются практикой, экспериментом, а ее «изяществом», «красотой», математической «грациозностью». Эти эстетичес­кие «критерии» — феномены, конечно, — вещь приятная и, быть может, как-то и в каких-то случаях свидетельствуют об ис­тинности. Но эти феномены малонадежны. А вот Э. Мах и Р. Аве­нариус считали, что истинно то, что мыслится экономно, а В. Ост-вальд выдвигал интеллектуальный энергетический императив:

«Не расторгай энергию».

Один из фундаментальных принципов научного мышления гла­сит: некоторое положение является истинным в том случае, если можно доказать, применимо ли оно в той или иной конкретной си­туации. Этот принцип выражается термином «реализуемость». Ведь существует же поговорка: «Может, это и верно в теории, но не годится для практики». Посредством реализации идеи в практи­ческом действии знание соизмеряется, сопоставляется со своим объектом, выявляя тем самым настоящую меру объективности, ис­тинности своего содержания. В знании истинно то, что прямо или косвенно подтверждено на практике, т.е. результативно осущест­влено в практике.

В качестве критерия истины практика «работает « не только в своей чувственной «наготе» — как предметная физическая дея­тельность, в частности в эксперименте. Она выступает и в опосре­дованной форме — как логика, закалившаяся в горниле практики. Можно сказать, что логика — это опосредованная практика. «Тот, кто поставит себе за правило проверять дело мыслью, а мысль делом... тот не может ошибаться, а если он и ошибется, то скоро снова нападет на правильный путь»2. Степень совершенства человеческого мышления определяется мерой соответствия его со­держания содержанию объективной реальности. Наш разум дис­циплинируется логикой вещей, воспроизведенной в логике практических действий и всей системе духовной культуры. Реальный про­цесс человеческого мышления разворачивается не только в мыш­лении отдельной личности, но и в лоне всей истории культуры. Ло­гичность мысли при достоверности исходных положений является в известной мере гарантией не только ее правильности, но и истин­ности. В этом заключена великая познавательная сила логического мышления. Последним же основанием достоверности нашего зна­ния является возможность на его базе практического созидания.

Конечно, нельзя забывать, что практика не может полностью подтвердить или опровергнуть какое бы то ни было представление, знание. «Атом неделим» — истина это или заблуждение? В тече­ние многих веков это считалось истиной, и практика подтверждала это. С точки зрения, например, античной практики (и даже вплоть до конца XIX в.) атом действительно был неделим, так же как в настоящее время он делим, а вот элементарные частицы пока ос­таются неделимыми — таков уровень современной практики. Практика — «хитрая особа»: она не только подтверждает истину и разоблачает заблуждение, но и хранит молчание относительно того, что находится за пределами ее исторически ограниченных воз­можностей. Однако сама практика постоянно совершенствуется, развивается и углубляется, причем на основе развития именно на­учного познания. Практика многогранна — от эмпирического жиз­ненного опыта до строжайшего научного эксперимента. Одно дело практика первобытного человека, добывавшего огонь трением, другое — средневековых алхимиков, искавших способ превраще­ния различных металлов в золото. Современные физические экс­перименты с помощью приборов огромной разрешающей способ­ности, расчеты на ЭВМ — это тоже практика. В процессе разви­тия истинного знания, увеличения его объема наука и практика все больше выступают в нераздельном единстве.

Данное положение становится закономерностью не только в области естественно-научного познания, но также и социального, особенно на современном этапе развития общества, когда в общественно-исторической практике людей все большая доля принадлежит субъективному, человеческому фактору. Развитие социально-исторического процесса, организация общественной практики все более и более осуществляются на основе научного познания социальных закономерностей.

РОЛЬ НАУЧНОЙ РАЦИОНАЛЬНОСТИ

Ситуация, сложившаяся в процессе взаимодействия науки и общества, обо­стрила проблему научной рационально­сти, ее сущностного содержания, и — со­ответственно — ее роли в развитии об­щества. Вообще-то эта проблема всегда

была одной из самых актуальных (в первой половине XX в., например, ею занимались А-Бергсон, Э.Гуссерль, М.Вебер,, М.Хайдеггер, К.Ясперс и др.). Но сегодня можно говорить о драматическом повороте в решении данной проблемы — о попытках поставить под сомнение науку как образец рациональности.               

Для того, чтобы было ясно, о чем идет речь, приведем вы­сказывание одного из наиболее непримиримых критиков науки и вообще рационального подхода к миру — П.Фейерабенда, объ­явившего сциентизм «рациофашизмом», а «нездоровый альянс науки и рационализма» — источником «империалистического шовинизма науки». Он пишет: «Отделение государства от церкви должно быть дополнено отделением государства от науки — этого наиболее современного, наиболее агрессивного и наиболее догматического религиозного института. Такое отделение — наш единственный шанс достичь того гуманизма, на который мы способны, но который никогда не достигали».

В действительности же, как, очевидно, понимает читатель, про­блема, которая возникла перед наукой и обществом в целом, не может быть решена с позиций антисциентизма, предлагающего наложить табу на пользование научной рациональностью. Един­ственно разумное решение состоит в том, чтобы совершенство­вать саму научную рациональность и осуществлять переход к та­кому ее типу, который в оптимальной степени соответствовал бы социокультурным и экологическим реалиям конца XX в.

Как показал В.С.Степин, в историческом развитии науки, начиная с XVII столетия, возникли последовательно три типа научной рациональности, характеризующихся различной глу­биной рефлексии по отношению к самой научной деятельности2.

Классический тип научной рациональности (XVII—XVIII вв.) исходил из того, что при теоретическом объяснении и описа­нии объекта надо абстрагироваться от всего, что относится к субъекту (исследователю), применяемым им средствами и со­вершаемым операциям. Такая элиминация рассматривалась как необходимое условие получения объективно-истинного знания о мире. Конечно, и на этом этапе стратегия исследования, а в значительной степени и его результата были детерминированы присущими данной эпохе мировоззренческими установками и ценностными ориентациями. Освободиться от этого ученому не дано, хотя наука XVII—XVIII вв. и стремилась к этому. От­метим, что на уровне развития естествознания (да и обществозна-ния) того времени, при лидерстве механики и редуцировании к механической картине мира всего добытого физикой, химией, биологией, социальными науками, при преобладании в качест-ве объектов исследования простых систем такое стремление было, с одной стороны, в значительной степени реализуемым, а с другой — не оказывало заметного отрицательного воздействия на результаты научных поисков. И хотя в конце XVIII — пер­вой половине XIX в. механическая картина мира утрачивает статус общенаучной и намечается переход к новому состоянию естествознания, очерченный выше общий стиль мышления уче­ного и тип научной рациональности сохраняются.

Положение принципиально меняется в связи со становле­нием так называемого неклассического естествознания (конец XIX — середина XX в.). Формируется неклассический тип науч­ной рациональности, который уже учитывает зависимость резуль­татов исследования от характера тех средств, к которым прибе­гает ученый (в особенности в случаях эксперимента), и от спе­цифики тех операций, которым подвергается изучаемый объ­ект. Что же касается самого субъекта и тех внутринаучных и социальных ценностей и целей, которые его характеризуют, то все это по-прежнему выносится за скобку, не находит отраже­ния в описании и объяснении изученного.

И наконец, на наших глазах (в последней трети двадцатого века) происходит рождение новой, постнеклассической науки, для которой характерны такие взаимосвязанные черты, как ис­следование сверхсложных, саморазвивающихся систем и меж-дисциплинарность этих исследований. Такому состоянию и тенденциям развития современной науки соответствует пост-неклассический тип научной рациональности, рассматривающий деятельность ученого в более широком поле: теперь уже учиты­вается соотнесенность получаемых знаний об объекте не толь­ко с исследовательскими средствами и операциями, но и с цен­ностно-целевой (как внутринаучной, так и вненаучной, соци­альной) ориентацией ученого.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65, 66, 67, 68, 69, 70, 71, 72, 73, 74, 75, 76, 77, 78, 79, 80, 81