Юм и Фрейд разделяют скептицизм по отношению к сверхъестественному и веру в науку. Тем не менее, относительно понятия опыта появляются разногласия.
Фрейд начинает убеждаться, что объективность может быть существенна, когда субъективный размер увлечённости наблюдателя имеет значение для его наблюдения, искажая опыт и мешая суждению. Тем не менее, вместо того, чтобы отступать, как Декарт, перед этим злым гением, который мог предстать перед его восприятием, его сновидениями с той же силой, что и перед бодрствующим восприятием, Фрейд стремится подчинить этот злой гений, называя его бессознательным и выводя законы его функционирования из опыта анализа.
В другом месте Фрейд обращается к отношению между опытом и знанием в других терминах, проявляя точку зрения, сходную с таковой Юма, при этом особенно это касается возможности постижения психоаналитической доктрины, так как он полагал, что "обучение психоанализу основано на неисчислимом количестве наблюдений и опытов, и только тот, кто повторил эти наблюдения на себе самом и на других, находится в состоянии составить себе личное суждение о нём" ([6], стр. 76). То есть без эксперимента над самим собой невозможно постичь психоанализ. Предполагается, что психоаналитическое знание превратится в особый вид рационального убеждения, когда обучающийся будет испытывать в себе самом то, что является бессознательным, подавлением, переносом, инстинктивным импульсом и т.д. до тех пор, пока на своем собственном опыте он не постигнет те теоремы и доказательства, которые ему не могло бы дать изучение книг и теорий. Это то, что придает опыту позитивность.
Это показывает ценность, которую Фрейд отводил опыту. Для венского врача опыт может даже изменить суждения, сложившиеся в результате предшествующего опыта. Опыт, подобно клиническим данным, вынуждает исследователя переоценивать постоянно свои суждения на основании произошедших в нём изменений. Опыт ограничивает Я в психическом структурообразовании, вынуждая не забывать про реальность, но также он и обогащает опытом внешнего мира, вообще говоря. Также опыт и ограничивает исследователя в этом же самом постижении реальности. При этом Фрейд приравнивает опыт к конкретному, в противоположность научной абстракции.
И хотя этот опыт может учить, свидетельствовать, раскрывать, подкреплять, подчеркивать, обозначать или показывать правоту или ошибочность знаний, приобретенных посредством него, или теоретических спекуляций, с которыми можно построить даже основы новой теории, "равнозначные" основам самого опыта, Фрейд всегда считал эти знания и представления временными, поскольку рано или поздно опыт опровергал их как основанные больше на надеждах, чем на реальных заниях.
Примат опыта, равно как и у Юма, был онтологическим началом у Фрейда. Он даже сравнивает "твердую почву опыта" с самим разумом, которому, в конечном счёте, ничему не дано противиться; это были те понятия, которые радикально противопоставлены тем, на которых основывается религия. Из-за этого самого Фрейд также может считаться скептиком; подобно Юму, он предпочитал видеть в опыте рациональный метод, противоположный любой метафизике и религиозности с их притязаниями на обретение знаний.
Упор на опыт не может, однако, быть достаточной причиной, чтобы классифицировать Фрейда как позитивиста, поскольку в то же время он придаёт значение опыту в связи с теоретическими построениями, спекуляциями и созданием гипотез и вспомогательных интерпретаций, из которых выводятся законы функционирования самого опыта. Это подход, который отдаляет его от радикального позитивизма, ограниченного лишь "объективной" записью опыта.
Жак Лакан* указывает у Юма на его стремление рационалистического нахождения причины явлений и связывает ее, тем не менее, с бессознательным: "Только как нечто бессознательное, бессознательное по Фрейду, видится причина на том уровне, откуда Юм стремится её вывести и который является именно тем местом, где он указывает на её обоснованность" ([7], стр. 32).
Из этого фрагмента можно заключить, что вера в опыт не делает из Фрейда позитивиста в юмовском смысле, он выходит за его пределы, когда в бессознательном он находит рационалистическую причину, от которой отказался Юм.
*Французский специалист по психоанализу (1900-1981), который произвел теоретическую, клиническую и политическую революцию в психоанализе своими курсом лекций, названным "Возвращение к Фрейду".
Кант, усеянное звёздами небо и категорический императив в душе
Фрейд, определённым образом, тоже разделял кантианские устремления, так как его использование понятия опыта может в некоторых случаях быть сопоставлено с понятием разума. Эта идея, разрабатываемая также Гегелем, описывается в отрывке, который часто упоминает Жак Лакан и в котором показывается равнозначность сперва рационального реальному, а затем реального рациональному ([8], стр. 28). Кант выводит из этой идеи, теодицеи природы и истории, радикальное утверждения о существовании чувства самого по себе. Такое решение, однако, не заставляет Фрейда исключить у субъекта какую бы то ни было драматическую сопричастность в реальном осуществлении своего желания. Это основы того, на чём Фрейд строит свою "науку, которая поднялась над этой хрупкой верой, той самой, которая, в общем, может всегда быть выражена в следующих терминах: все реальное рационально, и все рациональное реально" ([8], стр. 30).
Это вера, которая пронизывает парадигму ньютоновских законов природы и является верой в разум, из которого она стремится вывести свои законы. Но это всё довольно бесхитростная реальность, которую Фрейд доверяет полностью разуму, однако он, исследователь бессознательного, великий рационалист, знает, что в прошлом субъектов есть события травматического характера, которые тяжело вписываются в категорию реального. Но Фрейд совпадает с Кантом в том, что признаёт различные сферы реального и что проблемы, которые выдвигают один и другой, зарождаются тоже в различных сферах.
Но законы этой рациональности, полагаемые универсальными, тоже находят предел в психоаналитической мысли. Согласно Канту, разум дает уверенность и убеждённость в то, что испытывается самим субъектом. Внутри этой сферы опыта, такие фундаментальные понятия как пространство и время верны; говорится о сфере опыта, которая образует априори фундаментальные, как пространство и время, ньютоновские представления и, понятное дело, по этой причине универсальные и абсолютные.
Когда Кант имеет в виду пространство и время как категории априори, он придаёт им способность чувственного познания, которые опыт подразумевает, но который не является достаточным, чтобы объяснять их. И, тем не менее, это понятия, у которых нет применения в другой области, чем в самом опыте. Касательно позитивизма, речь идёт о таких абсолютных категориях, как у Канта и Ньютона.
Подобный упор на этот существенном аспекте вынуждает рассматривать логическую, психологическую и хронологическую проблему времени в историографическом контексте истории мышления и психоаналитической концепции этой темпоральности. Можно закончить на том, что Фрейд отходит от кантианских априори, когда он говорит об определённой внепространственности бессознательного и о его же явной вневременности, и, конечно, вообще о бессознательном мышлении. Тем не менее, с точки зрения скептицизма и рационализма, Фрейд более позитивист, чем Кант.
В прологе к “Тотему и табу” Фрейд упоминает Канта в следующих выражениях ([9], стр. 366): "Это различие [между анализом тотема и табу] связано с тем, что табу, собственно говоря, ещё существует у нас; хотя отрицательно понимаемое и перенесённое на другие содержания, по психологической природе своей оно является не чем иным, как «категорическим императивом» Канта, действующим навязчиво и отрицающим всякую сознательную мотивировку". Фрейд расширяет аналогию табу и сверх-Я, и в этом контексте вновь можно найти намёк на Канта в связи с культивированием нравственного сознания субъекта и категорическим императивом ([9], стр. 856): "Сверх-Я сохранило, таким образом, существенные черты интроецированных личностей [в течение Эдипова комплекса]: их власть, строгость и склонность к бдительности и наказанию [...] подразумевается, что отделение инстинктов, спровоцированное таким нововведением в Я, должно было усиливать строгость. Сверх-Я, или же моральное сознание, которое действует в нем, может, таким образом, быть твердым, жестоким и неумолимым по отношению к Я из-за стремления оберегать само себя. Категорический императив Канта, следовательно, – прямой наследник комплекса Эдипа".
Обсуждая проблему понятия Вселенной, Фрейд упоминает снова Канта ([3], стр. 142): "В своей знаменитой фразе философ Кант приводит существование усеянного звёздами небосвода и морального закона в нашей душе как самые твердые свидетельства могущества Бога. Из такого сопоставления, весьма удачного, [...] он выводит великую психологическую истину. Тот же отец (родительская инстанция), что дал жизнь ребенку и защитил от её же опасностей, показал ему то, что он был должен делать, и то, что не должен, показал ему необходимость подчиняться определённым ограничениям его инстинктивных желаний и заставил его узнать, что он должен уважать родителей и братьев, если он хочет стать приемлемым членом и быть принятым семейным, а затем и более широкими кругами. Посредством системы поощряющих премий и наказаний ребенок обучается знанию его общественных обязанностей и ему научается тому, что безопасность его жизни зависит от того, что родители, а затем и остальные, захотят ли и могут ли поверить в его любовь к ним. Все эти обстоятельства без изменений воссоединяет потом человек в религии".
Это истинный манифест недоверия метафизике, когда он сводит величие, в котором Кант полагал найти доказательства существования Бога, к психологическому закону, согласно которому боги не что иное, как проекция отцовского образа на небеса, связанная с категорическим императивом сверх-Я, наследника этой же самой отцовской констелляции. Это скептицизм, который делает Фрейда более позитивистским, чем Канта.
Фрейд перед лицом отца позитивизма
Собственно говоря, позитивизм первоначально восходит к доктрине Огюста Конта, изложенной, главным образом, в "Курсе позитивной философии" (1830-1842), "Слово о позитивистском духе" (1844) и "Позитивистском катехизисе" (1852-1854) [1, 2].
Позитивистская философия Огюста Конта оставила спекуляцию о сверхъестественном с тем, чтобы устремиться к научному исследованию. Согласно ему, знание обо всём, начиная с астрономии и кончая социологией, должно происходить из взаимосвязи эмпирических данных. Систематическое исследование статики и динамики общества Контом дало основание современной социологии, которую сначала называли общественной физикой.
Страницы: 1, 2, 3
