Итак, блага подразделяют на три вида: так называемые внешние, относящиеся к душе и относящиеся к телу, причём относящиеся к душе мы называем благами в собственном смысле слова и по преимуществу, но мы именно действия души и её деятельности представляем относящимися к душе. Таким образом, получается, что наше определение правильно, по крайней мере, оно согласуется с тем воззрением, которое и древнее и философами разделяется…

С нашим определением согласуется и то, что счастливый благоденствует и живёт благополучно, ибо счастьем мы выше почти было назвали некое благоденствие и благополучие…

Одним счастьем кажется добродетель, другим — рассудительность, третьим — известная мудрость, иным — всё это или что–нибудь одно в соединении с удовольствием или не без участия удовольствия; есть и такие, что включают в это понятие и внешнее благосостояние…

…А если так, то поступки, сообразные добродетели, будут доставлять удовольствие сами по себе. Более того, они в то же время добры и прекрасны, причём и то, и другое в высшей степени…

Счастье, таким образом, это высшее и самое прекрасное благо, доставляющее величайшее удовольствие.

Таким образом, Аристотель приводит нас к тому, что величайшее счастье невозможно без добродетели, и соответственно быть счастливым может лишь тот, кто поступает хорошо. Такому человеку не нужны для счастья материальные блага. Он счастлив одной лишь своей добротой. Счастье — это особое состояние удовлетворенности, получаемое от совершенной (добродетельной) деятельности. Отмечая единство морали и счастья, Аристотель подчеркивает, что достижение состояния высшего удовлетворения жизнью зависит не только от определенной организации сознания, но и от поступков. Среди многочисленных условий счастья главными являются: нравственное и интеллектуальное совершенствование, здоровье и наличие внешних благ, активная гражданская позиция, дружба.

Книга вторая

Теперь надо рассмотреть, что такое добродетель. Поскольку в душе бывают три вещи — страсти, способности и устои, то добродетель, видимо, соотносится с одной из этих трёх вещей…

…Добродетели — это не способности: нас ведь не считают ни добродетельными, ни порочными за способности вообще что–нибудь испытывать. Кроме того, способности в нас от природы, а добродетельными или порочными от природы мы не бываем… Поскольку добродетели — это не страсти и не способности, выходит, что это устои.

…Добродетель есть обладание серединой, а с точки зрения высшего блага и совершенства — обладание вершиной.

Книга третья

По–видимому, поступки по неведению и поступки в неведении — разные вещи; так, например, пьяный или охваченный гневом, кажется, совершает поступки не по неведению, но по известным причинам неосознанно и в неведении. Стало быть, всякий испорченный человек не ведает, как следует поступать и от чего уклоняться, а именно из–за этого заблуждения становятся неправосудными и вообще порочными.

Таким образом, Аристотель даёт определение добродетели, исходя из сопоставления её со страстями, способностями и устоями, а также сравнивая её с понятием середины. Говоря о “середине” как отличительном признании добродетели, Аристотель имеет в виду “среднее” в области чувств. “Середина” — это “ничего слишком”. Поскольку нравственное действие опирается на разум, оно подразумевает свободный выбор между добром и злом.

На сегодняшний день такое понятие добродетели, а также разграничение зла по неведению и в неведении особенно актуальны даже в судебной практике, и, конечно же, в самоопределении каждого человека. Чтобы стать добродетельным человеком, помимо знания, что есть добро и зло, требуется также время для воспитания характера. Один хороший поступок еще не ведет к добродетели. Естественно, воспитание лучше всего начинать с детского возраста.

Зеленкова И.Л. Этика: тексты, комментарии, иллюстрации. — Мн.: ТетраСистемс, 2001. — С. 64–68

Пусть никто в молодости не откладывает занятие философией, а в старости не устаёт заниматься философией; ведь никто не бывает не недозрелым, ни перезрелым для здоровья души. …Поэтому и юноше, и старцу следует заниматься философией: первому — для того, чтобы стареясь, быть молоду благами вследствие благодарного воспоминания о прошедшем, а второму — для того, чтобы быть одновременно и молодым и старым вследствие отсутствия страха перед будущим…

…Верь, что бог — существо бессмертное и блаженное, согласно начертанному общему представлению о боге, и не приписывай ему ничего чуждого его бессмертию или несогласованного с его блаженством… Да, боги существуют: познание их — факт очевидный…

Приучай себя к мысли, что смерть не имеет к нам никакого отношения. Ведь всё хорошее и дурное заключается в ощущении, а смерть есть лишение ощущения. Поэтому правильное знание того, что смерть не имеет к нам никакого отношения, делает смертность жизни усладительной, — не потому, чтобы оно прибавляло к ней безграничное количество времени, но потому, что отнимает жажду бессмертия…

Люди толпы то избегают смерти, как величайшего из зол, то жаждут её, как отдохновения от зол жизни. А мудрец не уклоняется от жизни, но и не боится не–жизни, потому что жизнь ему не мешает, а не–жизнь не представляется каким–нибудь злом…

Итак, когда мы говорим, что удовольствие есть конечная цель, то мы разумеем не удовольствия распутников, и не удовольствия, заключающиеся в чувственном наслаждении, как думают некоторые, не знающие, или не соглашающиеся, или неправильно понимающие, но мы разумеем свободу от телесных страданий и от душевных тревог…

Начало всего этого и величайшее благо есть благоразумие. Поэтому благоразумие дороже даже философии. От благоразумия произошли все остальные добродетели; оно учит, что нельзя жить приятно, не живя разумно, нравственно и справедливо, не живя приятно. Ведь все добродетели по природе соединены с жизнью приятной, и приятная жизнь от них неотделима…

…Поэтому мудрец полагает, что лучше с разумом быть несчастным, чем без разума быть счастливым…

В рассуждениях Эпикура можно отметить много житейского смысла. Для себя стоит вынести спокойное, философское отношение к невзгодам, разумное наслаждение жизнью, понимание жизни как некого добродетельного удовольствие при отсутствии страданий. Нельзя сказать, что Эпикур проповедует сплошные увеселения и удовольствия. Напротив, движением мысли философа управляет разум, и это внушает доверие даже нам, современным людям–скептикам.

Клод Адриан Гельвеций. Об уме // Зеленкова И.Л. Этика: тексты, комментарии, иллюстрации. — Мн.: ТетраСистемс, 2001. — С. 110–112

Знание ума, — если взять это слово во всём его объёме, — так тесно связано со знанием сердца и страстей человеческих, что нельзя было писать о нём, не затрагивая хотя бы той части этики, которая обща людям всех наций и которая при всяком образе правления имеет в виду только общественную пользу.

Устанавливаемые мной относительно этого предмета принципы соответствуют, как мне кажется, общему благу и опыту...

Общее заключение из всего мной сказанного то, что добродетель есть не что иное, как желание счастья людям, и что поэтому честность, которую я рассматриваю как осуществлённую добродетель, является у всех народов и при различных формах правления не чем иным, как привычкой к полезным для своего государства поступкам.

Сделать людей добродетельными можно только посредством хороших законов. Всё искусство законодателя заключается в том, чтобы заставить людей быть справедливыми друг к другу, опираясь на их любовь к самим себе…

Если наслаждение есть единственный предмет желаний людей, то, чтобы внушить им любовь к добродетели, достаточно подражать природе; удовольствия указывают на её требования, страдания — на её запреты, а человек послушно ей повинуется. Неужели законодатель, вооружённый теми же средствами, не сумеет добиться того же эффекта? Если бы люди не обладали страстями, не было бы никакой возможности сделать их хорошими; но любовь к наслаждению, против которой так восставали люди, обладающие честностью скорее почтенной, чем просвещённой, является уздой, посредством которой можно направлять к общему благу страсти отдельных лиц. Отвращение большинства людей к добродетели не есть следствие порочности их натуры, а следствие несовершенства законодательства…

…При совершенном законодательстве и среди добродетельного народа презрение, делающее человека совершенно одиноким у себя на родине и лишающее его всякого утешения, есть достаточная причина, чтобы образовать добродетельные души. Всякий иной способ наказания делает людей робкими, трусливыми и тупыми. Добродетель, порождаемая страхом пытки, мстит за свое происхождение; эта добродетель труслива и непросвещенна, или, вернее, страх глушит пороки, но не порождает добродетель. Истинная добродетель вытекает из желания заслужить уважение и славу и из страха перед презрением, которое ужаснее смерти.

Из сказанного мной я заключаю, что не от природы, а от различия в государственном устройстве зависит любовь или же равнодушие различных народов к добродетели.

Выкладки Гельвеция применимы сегодня даже на практическом уровне создания законов. Интересно, что философ рассматривает этические вопросы наряду с государственными, то есть каждый человек для него — это маленькая часть государства, от которой тем не менее зависит целое.

Страницы: 1, 2, 3